Мы не считаем, что любовь – это «поражение» или самоотрицание. Отдает человек лишь тогда, когда у него есть что отдать, и только тогда, когда он при этом находит прочную опору в самом себе. Прискорбно, что наше общество, пытаясь очистить любовь от примесей агрессии и соревновательности, отождествило ее со слабостью. И прививка оказалась столь удачной, что стало общим местом считать, будто слабые люди больше любят и что сильные-де люди не имеют потребности в любви! Неудивительно, что нежностью, этими дрожжами, без которых любовь становится скудной и черствой, как хлеб из недошедшего теста, столь часто пренебрегали и так часто отделяли ее от опыта любви.
О чем, однако, забыли, так это о том, что нежность идет рука об руку с мужеством: человек нежен лишь в той степени, в какой он силен; в противном случае нежность и мягкость суть лишь маски, за которыми скрыто стремление уцепиться за другого. Латинские корни наших слов ближе к истине: «добродетель» (virtue), которой любовь, без сомнения, является, происходит от корня «муж» (vir), «мужчина» (здесь в смысле мужской силы), из того же корня происходит и слово «мужественность» (virility).
Некоторые читатели могут задаться вопросом: «Но разве в любви человек не теряет себя?» Разумеется, в любви как в творческом процессе человек сливается с другим. Но под этим не следует понимать «теряет себя»; повторим, как и в случае с осознанным созиданием, тут мы имеем высшую стадию самореализации. Когда любовь проявляется в сексе, например, испытываемая во время оргазма эмоция – это не враждебность и не триумф, но единение с другим человеком. Поэты не лгут, воспевая исступленный восторг любви. Как и в случае с таким созидательным восторгом, именно в момент самореализации человек сокрушает барьер, разделяющий его и другого. В один и тот же момент происходит и отдача, и обретение самого себя. Такие моменты восторга максимально рельефно очерчивают взаимозависимость человеческих отношений; и тот же парадокс обнаруживается в созидательном сознании – человек может раствориться в восторге, только если прежде он накопил достаточно силы, для того чтобы выстоять в одиночку, стал самоценной личностью.
Мы не считаем, что эта дискуссия может научить, как достичь совершенства. Не нацелена она и на то, чтобы вычеркнуть и обесценить иные формы позитивных отношений, такие как дружба (которая также может быть важной частью детско-родительских отношений), разные степени взаимной теплоты и понимания, умение разделить с партнером сексуальное наслаждение и страсть и т. д. Постараемся избежать столь распространенной в нашем обществе ошибки ставить идеальную любовь превыше всего остального, из-за чего человек оказывается загнан в угол: либо признать, что ему так и не удалось отыскать «бесценную жемчужину», либо лицемерно убеждать себя в том, что любое испытываемое им чувство и есть «любовь». Мы можем лишь повторить: мы предлагаем называть эмоции своими именами. Овладение искусством любви пойдет увереннее, если мы перестанем пытаться убедить себя в том, что любить просто, и если мы будем достаточно трезвы, чтобы отбросить иллюзорные маски, за которыми в нашем обществе прячут любовь: любовь, о которой без конца говорят, но которой нам так недостает.
Мужество видеть истину
В одном из своих блестящих афоризмов, которые подобно молнии внезапной вспышкой озаряют невиданные дотоле ландшафты, Ницше провозгласил «Ложь есть трусость!». Иными словами, причина, по которой истина скрыта от нас, вовсе не в том, что мы прочли недостаточно или что мы не обладаем учеными степенями, но в том, что мы не располагаем необходимым для нее мужеством.
Под «истиной» мы понимаем не только и даже не столько научные факты. Факты любят точность. Если вы постараетесь вспомнить десяток вещей, которые беспокоили вас в последнее время, то есть тех, над которыми вы ломали голову, пытаясь найти истину, вы обнаружите, что очень немногие, если вообще какие-нибудь из них, поддаются научному анализу. На какую работу устроиться, любовь это или не любовь, как помочь ребенку наладить отношения с одноклассниками, что ты на самом деле хочешь или чувствуешь – именно такие вопросы занимают человека днем и даже ночью во сне. Научные методы здесь не дают результата. Человек должен рисковать, и то, найдет ли он правильные ответы, теснейшим образом связано со степенью его зрелости и мужества. Даже в случае совершения научных открытий на этапе, когда они еще не сводятся к общепринятым формулам, как, например, открытие шарообразной формы Земли Колумбом или ранние открытия Фрейда, успех в поиске истины определяется внутренними качествами самого исследователя, а именно честностью и мужеством.
Яркая картина внутренней борьбы, которой требует поиск истины, нарисована в письме философа Шопенгауэра, адресованном Гёте. Рассказывая о тех трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться при разработке мыслей уже после того, как они впервые пришли к нему, Шопенгауэр пишет: «…И тогда я предстаю перед собственной душой, подобно тому как неумолимый судья предстает перед узником, распростертым на дыбе, и заставляю ее отвечать до тех пор, пока не иссякнут вопросы. Практически все ошибки и невыносимые безумства, коими переполнены головы философов и их доктрины, проистекают, по моему разумению, от недостатка в такой пытливой честности. Истина не была найдена не потому, что ее не искали, но потому, что всегда имели намерением вновь отыскать то или иное предвзятое мнение, либо же по меньшей мере сберечь какую-нибудь излюбленную идею, и имея перед собой такую цель, прибегали к отговоркам, которые обращали как против других людей, так и против самого философа. Смелость чистосердечно признаться в этом перед лицом каждого возникшего вопроса делает человека философом. Он должен быть как Эдип Софокла, который в стремлении прояснить уготованную ему страшную судьбу неутомимо продолжает поиск даже в те моменты, когда начинает предугадывать, что за невыносимый ужас ему предстоит постичь, получив ответы на свои вопросы. Но для большинства из нас милее сердцу Иокаста, умоляющая Эдипа во имя богов бросить поиски; и мы уступаем ей, и потому философия сегодня там, где она есть… Философ призван допрашивать себя без всякой пощады. Такое присущее философии мужество, однако, не возникает из рефлексии, не может быть выцежено из твердого намерения, но составляет врожденную наклонность ума».
Мы согласны с Шопенгауэром, как согласен и Ференци
[92], цитирующий это письмо, в том, что такая честность необходима, если человек хочет узреть истину, и что она проистекает не из интеллекта, но является частью врожденной способности к самосознанию. Впрочем, мы не согласны с тем, что это – «врожденная наклонность» в том смысле, что индивид тут не может ничего поделать. Такая честность является этической установкой, включающей мужество и другие стороны отношения человека к самому себе; она не только может быть до известной степени развита, но и непременно должна быть развита, если человек хочет реализовать себя как личность.
Шопенгауэр справедливо ссылается на царя Эдипа как на пример невероятного мужества, которого требует поиск истины, и на уговоры Иокасты, его жены и матери, как на искушение избежать истины. Эдип, твердо вознамерившийся узнать страшную тайну, которая, как он подозревает, окутывает обстоятельства его рождения, приказывает привести старого пастуха, которому много лет назад было приказано убить его еще младенцем. Пастух – единственный человек, который может ответить на вопрос, действительно ли Эдип взял в жены собственную мать. По тексту Софокловой драмы Иокаста пытается отговорить Эдипа:
