Но как мы и говорили выше, времена меняются, и сегодня «рано ложиться, рано вставать» может сделать человека здоровым, но нет гарантий, что так он станет богаче и мудрее. Заповедь Бенджамина Франклина «плати десятину и трудись ежедневно» перестала быть верным путем к успеху.
А кроме того, религиозный человек, особенно если он является священником или как-то иначе вовлечен в профессиональную религиозную деятельность, был вынужден отказаться от реалистичного отношения к деньгам. Подразумевается, что он не требует вознаграждения за свой труд в виде зарплаты определенного размера. Во многих религиозных кругах считается «недостойным» упоминать деньги, будто получать деньги за свой труд, как и справлять нужду, – хоть и необходимая часть жизни, но в идеале следует вести себя так, словно не существует ни того ни другого. Рабочие профсоюзы, стараясь идти в ногу с экономическими изменениями, затронувшими массовое производство, в полной мере осознали, что Господь не посылает платежных поручений в клюве ворона, как в древности Илии была послана пища, и научились, объединяясь, совместными усилиями добиваться повышения заработной платы. Но люди религиозных профессий не могут устраивать забастовки в борьбе за повышение ставки. Вместо этого церковь берет на себя «заботу» о финансовом и не только положении священника; он пользуется льготами на железнодорожном транспорте или получает скидки на покупки в универмаге; оплата его преподавательского труда в семинарии уступает уровню других учебных заведений – и все это отнюдь не с расчетом укрепить уважение священника к самому себе или уважение к нему со стороны других членов общества. Тот факт, что в нашем обществе не приветствуется, когда священник предпринимает активные шаги по обеспечению своей финансовой безопасности, является лишним подтверждением тому, что, по нашему мнению, материальное обеспечение придет к человеку само неисповедимыми путями, если только он «хороший», и это молчаливое допущение тесно связано с верой, что Бог позаботится о нас.
Таким образом, легко понять, почему в нашем обществе человек, которого учат быть хорошим через послушание и который рано или поздно понимает, что ему за это не полагается награды даже в виде экономических благ, что уж говорить о счастье, становится столь обиженным и обозленным. Именно эта затаенная обида и движет его запросом на получение заботы. Он словно молчаливо намекает: «Мне пообещали, что обо мне позаботятся, если я буду послушным: взгляните, я во всем был послушным, так почему же обо мне никто не заботится?»
Вера в «священное право на заботу» часто влечет за собой чувство, что ты имеешь право властвовать над другими. Иными словами, если человек верит в то, что одни люди должны властвовать над другими, он не только захочет подчиниться кому-нибудь более сильному, чтобы получить от него покровительство, но и сочтет своим «долгом» и самому позаботиться, то есть проявить власть над тем, кто стоит ниже него. Эту тенденцию в ее садистской форме иллюстрирует заявление, сделанное одним человеком, жившим с младшим братом, над которым он установил контроль вплоть до того, что отбирал его зарплату каждую субботу и выдавал взамен денежное пособие. Он сказал: «Разве я не опекун моего брата?»
Мы не будем пытаться объяснить причины, по которым тенденции доминирования и подчинения идут рука об руку и по которым мазохизм всегда представляет собой оборотную сторону садизма. Эти вопросы рассматривает Эрих Фромм в ставшей классической работе «Бегство от свободы». Мы лишь хотим заметить, что тот человек, который хочет заботы в свой адрес, как правило, пытается в то же время всевозможными хитрыми способами заполучить власть над другими. Гёте отыскал прекрасные слова для этой психологической истины:
Владычества
Тот не уступит никогда сопернику,
Кто крепок властью, силою захваченной,
И кто собой не в состоянье властвовать,
Тот властвовать желает над соседями
[68].
Другая тенденция, подпитываемая религиозной зависимостью, состоит в том, чтобы укрепить чувство собственной ценности, престижа и власти, идентифицируя себя с кем-то еще. Как правило, это происходит через отождествление себя с идеализированной фигурой священника, раввина, епископа или любого, кто расположен выше в иерархии престижа и власти. Повторим, эта тенденция не ограничивается только религией, ее можно найти в деловой, политической и многих других сферах общественной жизни. Это обычное явление в психотерапии, называемое переносом, и оно проявляется, в частности, в потребности пациента возвысить терапевта и извлечь престиж из того факта, что терапевт – известная персона. Однако сами терапевты видят в этом проблему, над преодолением которой они работают вместе с пациентом, чтобы последний научился смотреть на терапевта как на реального человека, коим он и является, а также чтобы он смог добиваться самоуважения и престижа благодаря своей собственной деятельности, а не таковой терапевта. Эта тенденция в религиозной сфере укоренена прочнее, чем в других. Ее, несомненно, лишь усугубляют ложные толкования понятий «страдание за других» и «искупление». Каждый словно пытается жертвовать собой ради других, так что в конце концов никто уже и не знает, где, собственно, он сам. Поразительно, с какой легкостью христианское учение о любви вырождается в общепринятое «Если ты будешь отвечать за меня, то я буду отвечать за тебя».
Невротическим религиозным траекториям свойственна одна общая черта: все они позволяют индивиду избежать встречи с одиночеством и тревогой. Из Бога делают, по выражению Одена, «космического папу». В таком виде религия служит рационализацией, прикрывающей осознание – и это осознание идет рука об руку с ужасом, охватывающим каждого, кто примет это всерьез, – того, что человеческое существо в глубине своей неизбежно одиноко и что в конечном счете невозможно избежать принятия решения в полном одиночестве.
…и лишь решительные
Ужас с одиночеством
Толкают человека обратиться к Пустоте на «ты»
[69].
Так говорит герой «Полночных бесед» Эдны Сент-Винсент Миллей. Но если главной причиной, по которой обращаются к Богу, является бегство от ужаса и одиночества, то такая религия не даст человеку двигаться к зрелости и силе; кроме того, она не способна защитить его и в долгосрочной перспективе. Пауль Тиллих, рассуждая с теологических позиций, подводит к мысли, что отчаяние и страх невозможно преодолеть до тех пор, пока человек не повернется к ним лицом, несмотря на всю их суровую и неумолимую реальность. Очевидно, что эта истина имеет и психологическое значение. Зрелость и следующее за ней преодоление одиночества начинаются с храброго принятия собственного одиночества.
Меня часто посещает мысль, что причина того, что Фрейд был столь мужественным и непоколебимым в своей работе, которой он посвятил сорок лет жизни, состояла в том, что он вышел победителем из суровой битвы первых десяти одиноких лет, когда после разрыва с Брейером
[70] он открывал психоанализ, не имея рядом ни коллег, ни сотрудников. Мне даже кажется, что эту же битву вели и выигрывали в пустынях такие этические творцы, как Иисус, и что подлинный смысл искушений, с которыми боролся Христос, состоял отнюдь не в желании хлеба и власти, а в соблазне, вложенном в уста дьявола, броситься с горы, чтобы доказать, что Бог его сбережет:
