Что ж, если бы эти авторы оказались правы, это действительно было бы прискорбно: кто же тогда мог бы быть свободным? Ни вы, ни я, ни кто-либо другой, за исключением очень небольшой группы людей, поскольку в нашу эпоху гигантской промышленности средствами производства в любом случае может владеть лишь мизерная часть граждан. Laissez-faire была отличной идеей, как мы видели, в прежние века; но времена меняются, и в наши дни почти каждый зарабатывает себе на жизнь благодаря принадлежности к большой группе, будь то промышленность, университет или профсоюз. Он гораздо более взаимозависим, этот «единый мир» нашего XX века, чем мир предпринимателей предыдущих веков или дней нашей юности; и свобода должна быть реализована в условиях индустриального общества и с учетом ценности труда, а не в том, чтобы каждый создавал свою собственную фабрику или университет.
К счастью, эта экономическая взаимозависимость не должна разрушать свободу, если мы придерживаемся нашей точки зрения. «Пони-экспресс»
[55] была актуальна в те времена, когда отправка письма от побережья к побережью была большой трудностью. Но, безусловно, мы рады – как бы ни жаловались в наши дни на почтовую службу, – что теперь, когда мы пишем письмо своему другу на побережье, нам не нужно больше думать о способах его доставки; мы бросаем его в ящик с почтовым штемпелем «авиапочта» и забываем об этом. Мы свободны, то есть можем посвятить больше времени нашему посланию другу, нашему интеллектуальному и духовному обмену через письма, потому что в мире, который стал меньше благодаря специализированной коммуникации, мы не должны беспокоиться, как письмо попадет к адресату. Мы более свободны интеллектуально и духовно именно потому, что принимаем эту экономическую взаимозависимость с нашими собратьями.
Я часто задавался вопросом, почему возникает такая тревога и протест по поводу того, что свобода будет утрачена, если мы не сохраним прежние практики невмешательства. Не в том ли причина, что современный человек в такой степени передал свою внутреннюю психологическую и духовную свободу в руки повседневного, рутинного труда и массовых форм общественного порядка, что он чувствует, что единственный доставшийся ему остаток свободы – это возможность личного экономического процветания? Не пустил ли он свою свободу на экономическую конкуренцию с соседом, так утвердив свою индивидуальность и так ограничив сам смысл свободы? То есть если житель пригорода не будет покупать новую машину каждый год, строить дом побольше и красить его в цвет, немного отличающийся от цвета дома его соседа, то он почувствует, что его жизнь бесцельна и что он больше не существует как личность? Мне кажется, что огромный вес, придаваемый конкурентной свободе и доктрине невмешательства, показывает, насколько мы утратили настоящее понимание свободы.
Безусловно, свобода действительно неделима; именно поэтому никто не может отождествить ее с конкретной экономической доктриной или частью жизни, в первую очередь с частью прошлого; это действительно живое существо, и его жизненность происходит именно от того, как человек относится к сообществу своих собратьев. Свобода означает открытость, готовность расти; она означает быть гибким, готовым к изменениям во имя высших человеческих ценностей. Отождествлять свободу с конкретной системой – значит отрицать свободу: система кристаллизует свободу и превращает ее в догму. Придерживаться традиции и возражать, что если мы потеряем что-то, что прошло проверку временем, то мы потеряем все, – значит не поддерживать дух свободы и не способствовать будущему приросту свободы. Мы сохраним веру в этих отважных пионеров индустрии западного мира, торговцев и капиталистов XVI–XIX веков, а также в свободных первооткрывателей нашей собственной страны, если мы будем подражать их мужеству, думать смело, как они, и планировать наиболее эффективные экономические меры для наших дней, как они делали это для своих.
Эта книга посвящена психологии, а не экономике или социологии; и мы затрагиваем общую картину только потому, что человек всегда живет в социальном мире, и этот мир обусловливает его психологическое здоровье. Мы просто предполагаем, что наш социальный и экономический идеал – быть тем обществом, которое дает каждому человеку максимальную возможность реализовать себя, развить и использовать свои способности, трудиться как достойное человеческое существо, дающее и приобретающее от своих ближних. Таким образом, хорошее общество – такое, которое дает своим людям величайшую свободу: свободу, определяемую не негативно и не оборонительно, а позитивно, как возможность реализовать все более великие человеческие ценности. Отсюда следует, что коллективизм, такой как при фашизме или коммунизме, является отрицанием этих ценностей, и ему необходимо противостоять любой ценой. Но мы успешно преодолеем его уже потому, что преданы позитивным идеалам, которые ценим больше и которые важнее для построения общества, основанного на подлинном уважении к людям и их свободе.
Чем свобода является
Свобода – это способность человека принимать участие в своем собственном развитии. Это наша способность формировать себя. Свобода – это другая сторона самосознания: если бы мы не могли осознавать себя, нас, как пчел или мастодонтов, толкал бы вперед только инстинкт или автоматическое движение истории. Но благодаря нашей способности осознавать самих себя мы можем вспомнить, как действовали вчера или в прошлом месяце, и, извлекая уроки из этих действий, можем влиять, пусть не так сильно, на то, как мы действуем сегодня. И мы способны представить какую-то ситуацию завтрашнего дня – скажем, завтрашний ужин, или новую работу, или заседание совета директоров – и, прокручивая в голове разные варианты, выбрать тот, что лучше всего подойдет именно для нас.
Осознание себя дает нам возможность оказаться вне жесткой последовательности стимулов и реакций, сделать паузу, с помощью этой паузы оценить условия и принять решение о том, какой будет наша реакция.
В пользу того, что осознание себя и свобода связаны, свидетельствует тот факт, что чем меньше у человека самосознания, тем больше он несвободен. Иными словами, чем больше он подчиняется запретам, давлению, детским мотивам, которые он сознательно «забыл», но которые все еще руководят им бессознательно, тем больше его приводят в движение силы, которые он не контролирует. Например, когда люди впервые приходят за психотерапевтической помощью, они, как правило, жалуются на то, что находятся «под чьей-то властью»: у них возникает внезапная тревога или страх, или они не способны учиться или работать без какой-либо явной на то причины. Они несвободны, то есть связаны и движимы неосознанными мотивами.
После нескольких месяцев психотерапевтической работы могут появиться небольшие изменения. Человек начинает регулярно вспоминать свои сны; или во время одного из сеансов он берет на себя инициативу, заявляя, что хочет сменить тему и разобраться с другой проблемой; или однажды он может заявить, что злился, когда терапевт говорил то-то и то-то; или он может заплакать, тогда как раньше был бесчувственным, или внезапно непосредственно и искренне рассмеяться, или может заявить, что ему не нравится Мэри, с которой он дружит в течение многих лет, но что он любит Кэролайн. И каким бы незначительным это ни казалось, его пробуждающееся самосознание идет рука об руку со все увеличивающейся способностью давать направление своей собственной жизни.
