В словах начальника была правда, и Соболев частично разделял её. И тогда, у мангала, в беседке, разговоры о природе, о человеческом благе казались правильными и разумными. Но то, о чём заговорил Казанцев дальше, заставило Соболева похолодеть от ужаса, несмотря на теплоту весны.
– Знаешь, есть такая вещь, – тихо сказал Валерий Игоревич, – как работа над ошибками. Это дурная тема, потому что глупо всё время что-то исправлять, умнее – не делать одних и тех же ошибок. Но человек так не может. Он всегда ищет край, чтобы понять, что дальше идти уже нельзя. Мы вернули Каспийское море, стали чистить океаны и моря, научились делать природные барьеры от радиации. Значит, в самой сути человека это заложено – исправлять ошибки. Здесь так же. Мы можем исправить эту систему. Мы должные её исправить. Ты спрашиваешь, что можно сделать, я отвечу. Главное, что мы можем сделать, – это не мешать природе. Ты хочешь продолжать убивать людей, чтобы они не умирали? Ты же тоже понимаешь всю абсурдность этой идеи. Надо оставить мир в покое и дать случаю шанс. Да, это рулетка. Да, это нельзя будет прогнозировать. Но что ты выберешь: жить нормальной здоровой жизнью и знать, что твои родные и близкие будут тоже жить так, или убивать себя, а заодно и все человечество, отравляя необратимо генофонд ради якобы спокойной жизни? Попасть под автобус можно всегда, но стоит ли из-за этого страха резать себе ноги? Я думаю, что нет.
Соболев тогда согласился с Казанцевым. Но он понимал, что просто словами тот не ограничится. А начальник, видя понимание в глазах Кирилла, подошел к самому главному.
– Мы можем всё изменить. Как? Точно так же, как и испортили. Мы можем использовать их же оружие. Знаешь, в дзюдо существует отличный принцип – толкай, когда тянут, и тяни, когда толкают. Они хотят убивать людей, что же, мы им поможем. В конечном итоге, когда норма жертв перевыполнится, убийства больше не будут иметь смысла.
Вот после этих слов Соболев стал остро чувствовать холодок ужаса, периодически пробегающий между лопаток. Его начальник практически признался в том, что он готов пойти на массовые убийства ради своей, пусть и кажущейся благородной, цели.
Потом было ещё много слов и тезисов, которые Кирилл слушал вполуха. Все они сводились к тому, что миру нужна встряска, и он – Казанцев – эту встряску готов обеспечить. Когда время перевалило за полдень, Валерий Игоревич стал собираться. И Соболев задал тот самый вопрос, который его мучил в течение всего разговора:
– А почему вы считаете, что я тоже разделяю ваши взгляды?
– Потому что нормальный человек не может их не разделять, – ответил Казанцев. – Если ты, конечно, после всего того, что я тебе рассказал, не хочешь просто спрятать голову в песок. Но ты здравомыслящий человек, я же вижу. Мы похожи, и в тебе есть тот же стержень, чувство справедливости. А даже если я и ошибся, ты просто не сможешь уйти с этого пути. А станешь ли ты пассажиром локомотива, мчащегося на всех парах к переменам, или так и останешься частью дороги, по которой прокатится этот локомотив, смешивая остатки твоего существа с пылью истории, решаешь ты сам. Но учти, состав уже тронулся и времени для раздумий у тебя немного.
Соболев уже слышал о том, что времени у него нет, от другого человека. И тот тоже пытался на него давить. Но теперь его по-настоящему приперли к стенке. Казанцев фактически прямо признался, что готовит нечто такое, что человечество во всем мире осуждает безотносительно мотивов. И вдруг сам Соболев понял, что своего мнения у него так и не появилось. У него просто не было шанса хорошо всё обдумать. А может, действительно, единственная возможность спасти людей – совершить нечто ужасное, нечто такое, что перевернет этот мир навсегда? Но прав ли его начальник в методах? Неужели нет другого способа остановить это безумие, все эти страшные вещи? Наверняка же есть? В конце концов, если взять и рассказать всё людям, показать им истинную суть вещей? А будут ли они слушать? Ведь в такое поверить практически невозможно. Тогда же придется поверить, что всё, во что ты верил, всё, чем жил, – абсолютная ложь. Твоё образование, навыки существования в этом обществе, алгоритмы поведения – всё это лишь хитроумный план по истреблению людского рода. Бред! И любой скажет, что бред. И никто не поверит, даже если найти доказательства. В мире, где всё на свете можно сфабриковать, можно верить только себе. А именно этой единственной веры надо будет лишить людей. Так, может, план Казанцева не так уж плох?
Соболев выбрался из кровати, всё равно можно было не продолжать пытаться уснуть. Он поставил чайник, сел на холодный табурет и закурил сигарету. Часы красными диодами подсвечивали пепельницу, показывая три минуты четвертого.
И тут Кирилла осенило. Он даже вскочил с табуретки и начал расхаживать по кухне. Ну конечно, единственный объект, который подходил для целей Казанцева, был химзавод. Как он сразу-то не сложил два плюс два. Именно поэтому Валерий Игоревич устроился на работу в этой провинции. Именно здесь он и хотел осуществить свой план. Тогда получается, что облагодетельствовать он решил именно их город, путём создания какой-нибудь диверсии на заводе, в результате которой должно погибнуть много людей. Ну как много, достаточно, чтобы, по его теории, больше не надо было никого травить препаратами и добавками. А сколько же может погибнуть? Соболев попытался вспомнить все разговоры на вводных лекциях по инструктажу. Там тема завода всегда освещалась довольно широко, что было понятно, в связи с его близостью к жилым кварталам. Итак, если это будет просто какая-нибудь утечка, то скорей всего пострадают сами работники завода. Если считать с обслуживающими организациями и структурами «Ахо», сидящему в этом же здании, получится около семисот-восьмисот человек. Мало. Казанцев явно собрался устроить «большое очищение», недаром же он использовал в своей речи слова «состав» и «локомотив». Значит, подразумевалось что-то более крупное. Что тогда? Взрыв. Допустим, к этим восьмистам человек добавятся жители соседнего с заводом района. Ну, плюс ещё три-четыре тысячи. Но если будет взрыв, то скорей всего будет большой выброс химически опасных вещей, а это ещё тысяч сорок-пятьдесят, в зависимости от ветра, пострадавших. Ещё при взрыве, скорее всего, пострадает система очистки. А значит, в их единственную речку польется чистейший яд. В речку, из которой пьет весь город, а значит, не меньше сотни тысяч человек пострадает, пока не забьют тревогу и не перекроют водоемы. Получается где-то сто – сто двадцать тысяч человек. Сто двадцать тысяч Соболевых умрет ради чужой идеи.
Да какая бы справедливая она ни была, эта идея, ради нее нельзя принести в жертву такое количество людей. Это чудовищно с любой точки зрения. Нельзя убивать людей, даже чтобы их спасти. Каждый человек ценность, и у каждого должен быть шанс.
Соболев затушил сигарету и взял телефон. Часы высвечивали к четырем, но Кириллу было плевать на тактичность. Некоторые вещи нужно делать сразу, например, спасать жизни.
Спецагент на том конце беспроводной сети, казалось, даже не удивился такому позднему звонку. Он выслушал Кирилла, который сбивчиво просил о срочной встрече, и просто сказал, что сейчас же приедет. Соболев отключил телефон и снова закурил. Ему как будто стало легче, что он снял груз со своих плеч, и даже снова захотелось спать. Но тут другая мысль пронзила его мозг – а правильно ли он поступил, позвонив именно Степнову? Может, стоило обратиться в официальные местные структуры? И с чего он взял, что спецагенту вообще можно доверять? Но этот вопрос мучил Соболева недолго. Ровно через двадцать минут ему в его дверь вежливо, но настойчиво постучали. Кирилл даже усмехнулся, поймав себя на мысли, что род занятий некоторых людей можно узнать даже по стуку, по такому учтиво-необратимому кагэбэшному стуку.
