— А знаешь ли, где он сейчас?
— В порубе владимирском, — Любим заметил скрытую горечь в ее голосе.
— А откуда тебе то известно, коли вы только прибыли, — сощурился Всеволод.
— Челядь твоя, светлый князь, на дворе болтает.
— Ох, уж эта челядь, — покачал головой князь, вызывая поддерживающие смешки. — Отец твой ворога моего прятал?
— Прятал.
Любиму хотелось рвать на себе волосы от досады.
— Прятал, — повторила Марья, — он говорил князю Ярополку, чтоб тот бежал дальше, к половцам или в Чернигов, милости сродника Святослава просить, а князь его не слушал.
— Почему?
— Ему меньшие бояре помочь обещали, князь им верил, — при этом Марья безошибочно выхватила из пестрых рядов гостей Горяя, устремляя на него ненавидящий взгляд. — Вот он беглому князю помочь обещался.
— А воевода наш, — князь указал на Любима, — прятать Ярополка помогал?
— Нет, — не поворачивая головы, ответила Марья. — Любим Военежич нас на торгу изловил и грозил во Владимир вывезти, коли Ярополка не выдадут, а отец не мог, не в его воле было. Горяй с дружками князя Ярополка прятали.
— Крест в том можешь поцеловать?
— Могу.
— Обманули они ее, — вскочил с лавки и Горяй, — она в полоне сидела и не ведала, что ее отец с этим творили.
— Задурил девке голову, — поддакнул Якун, — вот и выгораживает.
— Ладно, не об том сейчас речь, — отмахнулся князь, — девку надобно замуж выдать. Так? — он устремил на Марью хитрый взгляд.
— Так! — одобрительно заорали гости.
— Я теперь, считай, ей вместо отца, на моем попечении дева сия. А долг отца — девку замуж выдать. Скажи, Марья Тимофевна, который твой жених, а то мы никак не разберем, — Всеволод прыснул от смеха, и гости подхватили мощной волной, сотрясающей стены гридницы. — На кого укажешь, с тем и повенчаем, вон у нас и отче Феофан пожаловал.
Старичок-священник, прихрамывая на одну ногу, не глядя ни на кого, проковылял к столу и присел на краю лавки, чинно сложив руки на животе. Марья испуганно захлопала ресницами.
Сердце Любима сжалось в болезненный комок. Сейчас она скажет — ни один из них, и князь выдаст ее в награду Горяю, а может и сама Горяя выберет, она ведь не слышала слов Отрадки и не знает, какая ей беда грозит.
— Нельзя девку неразумную спрашивать! — заволновался, однако, и «петух».
— Правильно, Военежич прохода ей не давал, — продолжал подпевать Якун, — все целоваться лез, а сам блудницу по ночам к себе водил, нельзя такому волчище овечку невинную отдавать.
— За собой бы следил, — сжал кулаки Любим, желание вмазать сотнику становилось невыносимым.
Марья молчала, упрямо прикусив нижнюю губу.
— Послушай, девонька, старика, — вдруг поднялся Путята, оглаживая седую бороду, — загубишь ты себя с Любимкой. Зять это мой бывший. Бесплоден он, Бог ему семени не дал, дочь мою обрюхатить не сумел, а сына нажить хотелось, вот и заставил Купаву под Давыда Сироту лечь, чтоб понесла…
Любиму почудилось, что вкруг него скачут черти, с лицами убиенного им Давыдки, смазливенькие, женоподобные, и жалобно пищат: «Не дал мне покаяться, так вот тебе, получай! Каяться, каяться, ка-ять-ся!»
— Сам жене приказал, горлицу мою во грех вогнал, а когда над ним на пиру насмехаться стали, так не выдержал да пьяным домой побежал, и полюбовника придушил. А кровиночка моя уж брюхата была, да с перепугу плод скинула. Пуста стала, в монастырь пришлось отдать. Подумай, нужен ли тебе такой греховодник, ежели он и при тебе, невесте, не стесняясь, блудниц под себя клал, какова жизнь с ним будет? — Путята воодушевился своей проповедью и, аки праведники на иконах, молитвенно сложил руки.
Черти засмеялись тонко и противно. Любим потер виски, по спине обвалом бежал пот, пальцы мерзли. Марья стояла белая как вороножские меловые холмы.
— Ну вот, Марья Тимофевна, решайся — каков тебе жених надобен, — мрачно произнес князь: — По воле твоей сделаю.
Любим заметил, что у Мрьяши дрожит рука.
— Врет он, все не так было, — только и смог он сказать ей.
— Я за Гореслава Светозаровича (из груди Любима вырвался легкий стон) … — Марья вдохнула побольше хмельного воздуха, — не пойду. Иуда он и враг отцу моему. За Любима Военежича хочу, — она упрямо вздернула носик.
Всеволод усмехнулся. У Любима перед глазами остановилось кружение, черти сгинули.
— Ой, дура девка! — вырвалось у Путяты. — На смазливое лицо клюнула, себя сгубила.
— Я мужу своему, — смело посмотрела Марья в глаза старому боярину, — каждый год по сыночку рожать стану, чтобы дочь твоя, прелюбодейка, в монастыре крепче каялась, да языки, ложь изрекающие, отсохли.
Тишину разрезал задорный смех Всеволода.
— Отче, веди их венчаться, — отсмеявшись, махнул он рукой отцу Феофану.
Любим надеялся, что Марья поворотит на него взгляд, улыбнется, согреет теплым взглядом, затянет в омут колдовских глаз, но девушка, опустив голову, снова погрузилась в себя. Она пожалела его сейчас, спасла от позора. Она добрая, всех жалеет: Ярополка, родителей, подружек, старика Куна, облезлого кота, теперь вот и Любима. От того и лошадей потравить не смогла, что больно жалостливая. Но Любиму, постоявшему на краю пропасти, жалости было мало, ему хотелось любви…
2
Громко хлопнула тяжелая дубовая дверь, это Горяй вылетел из гридницы, обжигая на прощание Любима ненавидящим взглядом.
— Эй, проводите рязанского боярина домой подобру- поздорову, — весело крикнул князь, продолжая забавляться всем происходящим, — да полон ему не отдавайте. Велите, пусть девок на половине княгини разместят, а отроков в горницах у трапезной. Дорогими гостями будут.
— Ах, княже, послушай старика, на свете долго живущего, — заговорил ветхий старец, сидящий по левую руку от Путяты, Любим признал в нем Михея, двоюродного деда бывшей жены, — худо это — за добро злом платить, — старик укоризненно покачал головой.
— Где ж ты, старче, зло усмотрел? — небрежно бросил Всеволод, откидываясь на лавке.
— Рязанец тебе ворога добыл, а ты ему девки пожалел. А этот, — старик костлявым пальцем указал на Любима, — наказ твой не выполнил, а ты ему милость свою оказываешь. Уж не обидься, княже, но какой слух пойдет о тебе — что милости твоей можно добиться и не исполнив веленого?
По углам заскреблась тишина, все ждали ответа Всеволода. Любим невольно заслонил плечом Марьяшу, отдавать обретенную невесту он не собирался.
— Видишь ли, старче, — ухмыльнулся молодой князь, показывая крепкие белые зубы, — я свое детство по воле братца в Царьграде провел
[63], слыхали наверное? А там бояре царегородские меня подучивали — во всем прибыток искать. Какой прибыток мне будет, коли я девку рязанцу отдам?
