Голубоглазый…
— Так… достаточно понятно? — с трудом поинтересовался Хедин. И Ана только сейчас почувствовала, что из объятий он ее так и не выпустил. Радость вырвалась наружу, запылала на лице.
— Да, спасибо, — пробормотала она. Потом зажмурилась, звонко поцеловала его в щеку и при пустилась бежать.
Хедин выдохнул, запечатал лицо ладонями, не позволяя сомнениям испортить этот момент. Радость заструилась по жилам, заполняя до самых краев, грозя окончательно лишить самообладания.
Он подпрыгнул, схватился за ветку ближайшего дерева, подтянулся, не зная, на что еще ее потратить.
Он все исправит.
Все сделает, как надо.
Добьется Аны, каких бы трудностей ни придумали боги!
Сохранит свое счастье — белокурое и колючее…
Глава восемнадцатая: Раскаяние
Ночь накрыла ужасом.
Джемма не помнила, как провела день и где была все то время, пока Эдрик мучился в лесу от боли и бессилия. Один, со сломанной ногой и разбитой головой, он почти не мог двигаться и был абсолютно беззащитен. Даже если дикие звери обошли стороной легкую добычу, ночной холод спокойно заберет человеческую жизнь, и только Джемма будет в этом виновата. Она оставила Эдрика, не обернувшись на его стон, и никакая завладевшая разумом бездна не могла быть оправданием. Вот только осознала это Джемма слишком поздно.
Она бросила лучшего друга умирать, пойдя на поводу ревности и отвратительного эгоизма, и теперь не могла даже вздохнуть, сполна прочувствовав, что натворила.
В секунду стала неважна его глупая помолвка с Аной, его жестокие слова и подозрения в ее распутстве, его равнодушие и неприятие Джеммы как достойной его девушки.
Все это просто исчезло, и осталось лишь сочащееся кровью понимание своей подлости и невозможности хоть что-то исправить. Джемма потеряла свой шанс стать счастливой, но какое это имело сейчас значение? Если Эдрик… Если он…
Богини, а вдруг все уже кончено? И он лежит в лесу, мертвый, и никогда больше не откроет глаз? Не улыбнется — скромно и бесконечно мягко — так, что Джемму пробирало до кончиков пальцев? Не скажет какую-нибудь очень правильную чушь, которая не имела никакого значения, когда они были вместе, но которая почему-то казалась важной. Гораздо важнее, чем чувства. Может, потому Джемма и старалась скрыть свои, не понимая, нужны ли они Эдрику или он видит в ней только подругу детства.
Эти сомнения изводили ее много лет, но они показались сущим пустяком сейчас, когда накатил беспросветный ужас и все внутри сжалось в предчувствии неминуемой беды. Горло перехватило, вызывая приступы тошноты, и Джемма распахнула окно, чтобы холодный воздух помог их преодолеть.
В голове чуть прояснилось. Джемма высунулась наружу, судорожно проталкивая свежий воздух в легкие, и неожиданно поняла, что должна делать.
Забыв про теплую накидку, она в одном платье выбралась через окно из дома и стремглав бросилась к городским стенам. Ей не страшна была темнота. Ей вообще не было страшно ничего на свете, кроме неподвижного Эдрика, наказавшего ее за жестокость так, что больше уже ничего не останется.
Об этом нельзя было думать, потому что ноги моментально слабели и отказывались двигаться дальше, нюх исчезал, растворившись в беспросветной панике, а сердце осыпалось безжизненными осколками, становясь все меньше и теряя способность биться. И Джемма сознавала, что, убедив себя в страшном, может просто не дойти.
Чем ближе становился лес, тем сильнее накатывал страх, но тем быстрее шагала Джемма, не переходя на бег только потому, что опасалась пропустить что-нибудь важное. А вдруг боги сжалились, и Эдрик сумел самостоятельно выйти из чащи? Или кто-нибудь случайно его нашел и помог вернуться в Армелон? Как же хотелось в это верить!
Но след был только один. Он то и дело пересекался с Аниным, и Джемме ничего не оставалось, как только смириться с неизбежным и продолжать умолять Создателей о милости к Эдрику. Она ничего не могла предложить за его жизнь: уж не настолько была самовлюбленной, чтобы полагать, что ее душа нынче способна хоть немного уравновесить Эдрикову, поэтому просто заставляла себя надеяться, и все же ступала словно по острым черепкам, надрывая сердце и с трудом сдерживая слезы.
Она придумает себе наказание. Потом, когда отыщет Эдрика, и оно не будет зависеть от того, жив ли он или страшное все же случилось. Не пожалеет для себя самых тяжелых испытаний — и всего будет мало. Но сейчас силы нужны были для другого. Еще немного сил. Чтобы только хватило до ближайшей поляны. И уж там…
Джемма вздрогнул, услышав разговор. Сердце радостно забилось, когда она различила голос Эдрика, и туг же плюхнулось вниз, потому что он был слаб и невольно выдавал пережитые страдания.
Джемма сжала кулаки, до боли впившись в кожу ногтями. Из глаз покатились слезы.
Она задрала голову вверх, беззвучно бормоча благодарность Создателям, а потом опустилась на колени, закрыла лицо руками и позволила себе отчаянно разрыдаться.
Как же хотелось — безумно, до помутнения — броситься вперед, вцепиться Эдрику в руку, уткнуться ему в грудь и именно так признаться во всех своих грехах и попросить за них прощение. Пусть бы он не ответил — на это она бы не рассчитывала, — но хоть ненадолго… Снова почувствовать себя нужной… Снова обрести надежду на его расположение… Джемма и не представляла, какой счастливый была до того злополучного дня. Не ценила, считая, что так будет всегда. Еще и портила жизни какими-то нелепыми обидами, изводя Эдрика и толкая его на всякие безумства.
Может, за это боги наказали, наслав бездну? Она появилась, когда Джемма перестала отличать плохое от хорошего и перешла черту здравого смысла. Она не позволяла увидеть поступки со стороны, затягивая в пучину ненависти и оправдывая мерзости еще большими. Никогда раньше с Джеммой такого не было. Даже увлекаясь, поддаваясь порывам, она совершенно точно знала, что не сделает подлости, считая ее отвратительной. Что же произошло? И есть ли хоть какой-то способ избавиться от этой беды?
Джемма понимала, что без нее будет в тысячу раз больнее, чем сейчас, когда все несчастья еще можно свалить на бездну и божью волю. А потом собственные поступки лягут на плечи, быть может, невыносимо тяжким грузом. Однако она предпочитала такой путь. Не хотела быть дрянью, даже если иные люди заслуживали дурного к себе отношения. Но Джемме была чужда месть. Она не знала, откуда та взялась, подчинив ее полностью и вынуждая следовать своим потребностям. И сейчас желала лишь стать такой, как прежде. Услышат ли Создатели столь искреннюю просьбу, или снова придется все делать самой? Тогда пусть хоть направят, ободрят, позволят поверить, что не все еще потеряно!
Джемма перекатилась, уселась на землю, обхватила колени руками, откинулась спиной на ближайшее дерево.
Грудь терзало раскаяние, напоминая об уже совершенных преступлениях, среди которых разгром мастерской был самым невинным. Джемма предала Арве, который пытался защитить ее ценой собственной жизни и доброго имени. Она обманула Райде и подвела Санну, жизнь которой зависела от чудесных свойств перламутра. Она продала Ану, которая хоть и была вечным врагом, все же вряд ли заслуживала подобного отношения. А потом она бросила умирать Эдрика и еще просила богов о каком-то понимании? Разве такое можно простить? Даже один-единственный проступок из совершенных ею тянул на многолетнее наказание, а уж все вкупе…
