— У тебя есть оберег? — не помня себя от охватившей паники, выдохнула Ана. Даже не взглянув на нее, Хедин хмыкнул.
— А как же? Полный сундук. Каждое утро крышку открываю и начинаю выбирать, какой взять.
— Не дури! — разозлилась Ана. — Я серьезно спрашиваю! Тебя же без оберега с крыльца выпускать нельзя: ты себе шею свернешь на первой же ступеньке! На тебе без кочевников живого места нет: даже я тебя латать помогала! Да из тебя без оберега!..
Хедин снова усмехнулся: то ли иронично, то ли снисходительно.
— Подари свой, — предложил он. — С ним уж точно не пропаду.
Ана задохнулась от негодования. Как будто он не знал, что такую вещь просто так не дарят! Что она — как признание в любви! Да чтобы Ана…
— Ты, как всегда, уверен, что все только спят и видят, чтобы расстелиться перед тобой ковриком! Самовлюбленный индюк! Привык, что девицы от одних твоих глаз сознание теряют! Вот и пользуйся! А мне и без тебя есть, о ком позаботиться!
Хедин скрипнул зубами. Если поначалу ее слова лишь забавляли, да еще и грели, до боли напоминая ревность, то последняя фраза задела за живое, всколыхнув это неубиваемое чувство уже у него. Так и тянуло ляпнуть какую-нибудь гадость про Эдрика, а потом пройтись по плохому вкусу Аны, но он же обещал ее больше не обижать. Хорош будет, нарушив слово спустя несколько часов после клятвы!
— Может, я этого и боюсь? — брякнул он первое, что пришло в голову, и ускорил шаг. Слишком уж затянулось молчание, а Хедину в борьбе с ревностью было уже не до просчитывания последствий. Значит, Ана Эдрику оберег готовила? Следовало догадаться! В очередной раз макнула его мордой в грязь.
Одержимый!
— Вот как?! — Ана догнала его и вцепилась в руку, вынудив остановиться. Они уже зашли в лес, так что до места встречи с ожидавшим их Ярке оставалось всего около мили, и Хедину вдруг невыносимо захотелось прямо сейчас оказаться рядом с ним. Забраться на драконью спину, взмыть в воздух — можно даже без «ладошки», лишь бы не слушать Аниных уничтожающих слов. Она умела бить. Всегда. Даже не морщась. — Думаешь, на меня теперь ни один мужчина посмотреть на захочет?! Думаешь, меня теперь только презирать и жалеть можно?! Думаешь, всем это также важно как тебе?!
— Что это? — ошалело повернулся к ней Хедин и с еще большим изумлением увидел слезы в ее глазах. И, кажется, понял ответ раньше, чем Ана побледнела и заставила себя продолжить:
— То, что Гар меня лапал. Что я теперь… опозоренная и грязная. Что ко мне противно прикасаться, потому что другой мужчина уже…
— Сдурела? — только и выдохнул Хедин. — Ты из-за какой-то мрази!.. Ты еще и виноватой себя чувствуешь?! Да любой нормальный парень душу продаст за то, чтобы быть рядом с тобой! Ана, послушай!..
— Докажи! — вдруг потребовала она и уставилась на него, не мигая и словно не осознавая, что говорит, а у Хедина что-то грохнуло в голове и раскатилось по всему телу в предчувствии. — Что не противно. Что меня все еще можно целовать. Что нормального парня не перекосит от мыслей о том, что…
Он не дал ей договорить. Не устоял. Не справился. Придумывал еще слова, чтобы разубедить Ану в той несусветной чуши, которой она мучилась, а потом просто забил на все обстоятельства, прижал ее к себе и впился ей в губы.
И пропал.
Ана…
Сумасшедшая девчонка!.. Желанная девчонка!..
Все на свете бы отдал, чтобы никогда ее не отпускать!
Любую: злую, несправедливую, ехидную, глупую.
Робкую, сладкую, страстную, восхитительно неумелую.
От ее неловкости у Хедина просто сносило крышу. Словно не была она названной невестой и не целовалась ни разу после их обоюдного безумия. Ни с кем, кроме него.
А он еще в постельных играх ее подозревал. А она — девочка совсем. Чистая и правильная. Его…
Душу затопило нежностью.
Ана обхватила его за шею, переступила ногами, стараясь стать еще ближе. Хедин крепче сжал руки, отрывая ее от земли, но даже не мысля разбить поцелуй. Всю жизнь бы так провел! И не надо было никого, кроме нее! Потому что ни с одной он не испытывал такого мальчишеского восторга, такой щемящей нежности, такого небывалого всесилья. Такого настоящего осязаемого счастья. Оно было в этих мягких губах, в этой доверчивой близости, в этой необъяснимой отзывчивости, в Аниной храбрости и покорности.
И Хедин продолжал целовать: теперь медленно, осторожно, стараясь давать больше, чем брать, наслаждаясь каждой секундой, каждым движение, забывая о том, что не имеет права, присваивая Ану себе и почти осознавая, что никому ее не отдаст.
— Хед…
Глухим, опьяненным голосом. Нет, не почудилось: обдало дыханием и туг же потонуло в его новых ласках. Он не мог оторваться от ее губ. Не сейчас, не в этой жизни. Пусть хоть небо рухнет на землю, он не позволит ей больше сомневаться. И изводить себя.
У Аны плавило грудь и слабели колени, и она давно упала бы, если бы Хедин не держал ее так крепко, словно сам хотел этого. Ана же все понимала. Снова пожалел, когда она не сдержалась, решил спасти, как всегда это делал, даже в ущерб себе. Поэтому и целовал сначала так зло, что Ане хотелось плакать, и лишь одолевшая слабость не позволила сразу его оттолкнуть, сохранив хоть видимость гордости.
А потом злость ушла, оставив только жар, и Ана тоже загорелась, потому что ему невозможно было противиться, потому что она сама его желала — так давно и так сильно, что уступила этой необходимости. Стыд смешивался со страстью, и Ана чувствовала, что теряет в них себя, но выбирала до конца, зная, что больше этого никогда не будет, а будут только неловкие воспоминания, отводимые взгляды, новые порции взаимного яда…
Пока все ее страхи не растворились в глубокой, спокойной и такой восхитительной нежности.
Ана даже подумать не могла, что Хедин умеет быть нежным. Его резкость, язвительность, порой и жестокость кричали об огне, и Ана была к нему готова.
Но нежность покорила, вытравив все беды, все глупости, все изматывающие чувства, оставив только искреннюю, незапятнанную, всепрощающую любовь, и она крепла с каждым новым поцелуем, за которым Ана тянулась, как за глотком воздуха, и сама открывала губы, чтобы не пропустить ни капли этих живительных ощущений, очищающих душу, наполняющих ее верой в самые невероятные чудеса. Хедин целовал, не чтобы избавиться от сегодняшних неприятностей и не чтобы доказать Ане ее неправоту. Он хотел сам. Ее губ, ее ласк, ее близости. Иначе зачем бы снова и снова накрывал ее губы своими, гладил спину, шею, голову, дышал глубоко и старательно ровно, словно боясь спугнуть? А Ана млела, и отдавалась, и подчинялась, и хотела еще и еще, и Хедин не разочаровывал, доводя до какой-то эйфории. Или, может быть, именно так выглядело настоящее счастье?
Сумасшедший, сказочный, бесконечный поцелуй…
Они уставились друг другу в глаза, не в силах подобрать слов, и Ана видела не торжество и не насмешку, а отражение собственного удовлетворения и глубокой, тщательно скрываемой радости.
