— Ну как?.. — замялась Беата и лукаво улыбнулась. — Он доктор, у него свои методы.
Тут Одже наконец осенило.
— Но откуда он узнал?! Я же!..
— Не сказал ничего, да, когда папа спрашивал?! — неожиданно сердито укорила его Беата. — Пришлось ему окольными путями причину вашей драки выяснять. Добро, он уверен был, что ты не стал бы просто так руки распускать. А так вместо свадьбы за решеткой бы куковал! Думаешь, я этого хочу?!
— Да я… — начал было оправдываться Одже, желая объяснить, что он не желал беспокоить Эйнарда Форкудовыми выходками, но тут же замолк, поняв, что сделал только хуже. — Прости, — опустил он голову. — Я создаю вам столько проблем…
— Балбес! — как всегда живо отреагировала Беата. — Папа сказал, что отныне будет считать тебя любимым зятем. А в обиду у нас в семье друг друга не дают.
— Я никому не позволю обидеть тебя, Беата! — только и сумел выговорить Одже, и она очень серьезно погладила его по щеке.
— Я знаю.
Вот так Одже выяснил, что на свете есть люди, которым он не безразличен, и это открытие поразило его до глубины души, просто перевернув привычный мир. Потому что выходило, что вовсе не он был странным и неправильным, не заслуживающим хоть сколько- нибудь хорошего к себе отношения, а его отец, внушавший маленькому Одже подобные мысли и, наверное, просто его не любивший.
Но теперь Одже не было до него никакого дела. Он обрел Беату и вместе с ней настоящую семью, в которой принято заботиться друг о друге и радоваться удачам, а не смеяться над осечками. И больше не хотелось сомневаться в милости Создателей, подаривших ему любовь к Беате и позволившим завоевать ее задолго до того, как он возвратил им Огненный камень.
Форкуд с тех пор предпочитал обходить Одже стороной, даже сделавшись непосредственным командиром. Бросал, конечно, разъяренные взгляды, но связываться не решался: все-таки покровители у Одже, особенно после свадьбы, появились более чем серьезные. Очевидно, Эйнард весьма доходчиво разъяснил этому горлопану, почему не стоит задевать Беату. Однако после пяти дней пути и перед угрозой весьма вероятной гибели Форкуд разошелся не на шутку, выпустив на волю свой дурной характер и уже схлопотав выговор от главнокомандующего, перед которым он чересчур явно пытался выслужиться. После чего затаил обиду и принялся сеять смуту среди дружинников, уверяя: что такой командир способен лишь погубить их отряд, а никак не привести к победе в суровом сражении. По счастью, армелонцы давно уже выучили, чего стоят слова Форкуда, а иногородние воины склонны были доверять отнюдь не ему, поэтому особых разрушений в рядах Объединенной армии он не причинил, однако Одже очень надеялся, что в бою окажется подальше от него, хотя бы чтобы не воспользоваться ситуацией и не вытрясти из Форкуда душу за подобные нынешним омерзительные фразы.
К сожалению, его ожиданиям не суждено было сбыться, и отряд Форкуда, к которому был приписан и Одже, отправился подземным путем на ту сторону гор, чтобы по сигналу ударить кочевников с тыла и обеспечить Объединенной армии победу. Этот ход тоже обнаружили пограничники, они же в свое время разведали дороги и нарисовали довольно- таки подробную карту, позволяющую теперь главнокомандующему — широкоплечему приземистому богатырю с гордой посадкой головы и пышными седыми усами на обветренном лице — довольно-таки уверенно вести полуторотысячную армию запутанными пещерными ходами. Они не опасались наткнуться на кочевников: те, привыкшие к вольной степи, брезговали спускаться под землю, — однако напряжение в ожидании близкого сражения чувствительно давило на плечи и спирало грудь, вынуждая двигаться почти в полной тишине, и лишь Форкуд продолжал бравировать, стараясь показать свою молодецкую удаль и забывая, что у мужчин эта самая удаль заключалась в поступках, а не в словах.
Одже не ответил: с таким беседовать — только собственное достоинство терять, однако Форкуда, обычно довольствующегося своей видимой победой, на этот раз его молчание только раззадорило.
— Конечно, это тебе не в караулке сидеть, штаны протирать! — дались же ему эти штаны! У Одже против воли вертелась на языке одна шутка, но он вполне обоснованно решил, что Форкуд ее просто не поймет, а потому снова промолчал. — Туг знаешь ли; настоящие враги!
И они не из-за железной двери на тебя смотреть будут, а прямо в упор! Ровно две секунды, пока не снесут твою башку к эндовой бабушке! И новая, между прочим…
— Угомонись уже, Форк, — устало посоветовал кто-то позади, и Одже не решился обернуться к заступнику, чтобы не нарушить строй. — А то главнокомандующий во второй раз всыплет — вообще не сможешь в седле сидеть.
Дружинники, кто был поближе, гоготнули, но тут же позажимали себе рты, чтобы громкими звуками не обрушить свод пещеры. Форкуду, однако, хватило и этого. Он предупреждающе фыркнул и затерялся в веренице таких же солдат, как Одже.
Они были пешими: кони не могли пройти по подземному ходу, а потому ожидали своих хозяев по западную сторону хребта в надежде, что им еще удастся свидеться. К сожалению, пехотинец даже при самой большой удаче проигрывал всаднику, а потому первой задачей их отряда было выкрасть у кочевников из запасных лошадей, приведенных к горам в ожидании похода, нужное количество, а остальных разогнать по степям и только после этого вступать в бой. Времени, однако, их отряду было отведено совсем немного, а общая победа напрямую зависела от того, сумеют ли они в положенный срок поддержать основные силы, принявшие первый удар на себя. Поэтому сейчас сосредоточенно и предельно быстро пробирались по узким каменистым ходам, не обращая внимания на необычный подземный мир, а ведь большинство из дружинников наверняка впервые попали в такое место. Это Одже было, с чем сравнивать: забыть Заповедную пещеру он едва ли когда сумеет. А многие ребята — какие-то — совсем мальчишки — ничего в своей жизни еще не видели и вряд ли успеют, сложив головы в этой бессмысленной битве. Нет, Одже не считал: что защищать свой дом и свою семью — глупая затея. Но ведь наверняка же Создатели могли решить проблему кочевничьих набегов как-то иначе, нежели отдачей этих пацанов на растерзание зверям. Опять, наверное, носились с какой-нибудь своей клятвой, будто с писаной торбой, и не желали из гордости сделать шаг навстречу людям. Нет, никогда Одже не понять такого отношения. А еще говорят, что любят. Разве любовь такая? Да ради нее можно душу вывернуть, себя изменить до неузнаваемости, горы свернуть и не заметить, лишь бы любимой было хорошо. И без всякой божественной силы. А уж с ней…
Додумать Одже не успел. Впереди раздался взволнованный шепот, и уже добравшиеся до конца пещеры дружинники сгрудились у выхода, вытягивая шеи, пытаясь увидеть, что приключилось впереди. Одже не страдал подобным любопытством, но его прижали к спинам товарищей шедшие сзади и волей-неволей вынудили последовать их примеру.
И тут же вздрогнуть от ужаса.
Земля была усыпана десятками изломанных тел в форме Объединенной армии. В неверном свете непогасших факелов можно было увидеть, что некоторые из них еще шевелились, но без рук, без ног, истекающим кровью, жить ребятам оставалось считанные секунды.
