Вот, пожалуй, и всё. Хлороформ я взял в домашней аптечке. Если дядя до сих пор считает Черити прелюбодейкой, запиши и эту историю на тот лист: не хочу брать этот грех на душу. С радостью попросил бы у нее прощения лично, да не думаю, что она когда-нибудь захочет меня снова видеть. Рад, что ты сумела преодолеть свою неприязнь и выслушала мою исповедь. Пусть это покажется слабостью: все лучше, чем явиться на божий суд с подобными грехами на совести.
Элизабет слушала, как будто сквозь туман. Словно бы потусторонний голос Эшли доносился до нее с опозданием, и Элизабет никак не могла даже не осознать, а принять услышанное. Каждая новая фраза причиняла душевную боль, и только когда Эшли замолк, она поняла, что так выглядит очищение. Исповедь Эшли стерла все наносное, оставив только самое главное, и этим главным оказалась так и не уничтоженная любовь к старшему брату. К тому самому, что строил для нее палатку, что нес ее на руках, что искренне переживал за нее — и делал еще несметное количество удивительно добрых вещей, которые не посчитал достойными теплых и преданных чувств.
Уже не скрывая слез, Элизабет сжала на несколько мгновений его пальцы, а потом, поднявшись, поцеловала в лоб.
— Ты всегда будешь частью моей жизни и моего сердца, — мягко сказала она. И, так и не притронувшись к подписанной бумаге, покинула палату.
Уже в дверях госпиталя она едва не налетела на миниатюрную девушку в простом пальто и со столь же простой прической на русых волосах, но почти следом забыла о ней. Элизабет отсутствовала в зале суда куда как дольше, чем рассчитывала, и теперь опасалась того, как отреагируют на ее отсутствие родные. Особенно Энтони. Нет, у нее было, чем оправдаться перед ними, вот только ей очень не хотелось этого делать. Объяснить, почему она не взяла подобный подарок от Эшли, уж точно не получится. Элизабет и сама-то уже сейчас не особо одобряла свой поступок, но в ту секунду он показался ей единственно правильным. Как знак доверия и Эшли, и Энтони, вне всякого сомнения способного справиться с оправданием Томаса Уивера и без сторонней помощи. Лишь бы за свое доверие ей не пришлось заплатить жизнью отца — этого она себе точно не простит.
На пару мгновения замешкавшись перед дверями в зал суда и послав небесам самую страстную просьбу о справедливости, она скользнула внутрь и едва подняла голову, как тут же поймала взволнованный взгляд любимых голубых глаз.
— …и вот, застав племянника — человека, которому он дал столь многое и которого любил, как родного сына, — у открытого сейфа… — донесся до нее голос Энтони: жесткий, твердый, исключающий сомнения, и, наверное, Элизабет была единственной, кто сумел бы различить в нем напряжение, недоумение и сильнейшее беспокойство. Невольно улыбнувшись, она одними губами прошептала:
— Ti amo!*
В секунду что-то переменилось. Энтони заговорил с подлинной горячей страстью, проникающей под кожу, заставляющей сердце откликаться со всем согласием, напитывающей уверенностью источающего ее человека. Элизабет была убеждена, что каждый в зале чувствовал сейчас то же, что она, хотя ей и казалось, что Энтони говорил для нее одной.
— …так нужно ли наказывать человека за его доверие, его человечность, его неистребимую любовь и его желание помочь племяннику даже после всех тех неприятностей, что он причинил ему и его семье? Нет, это была не месть, а лишь отеческое воспитание, и знаю, что ни в едином сердце сейчас не найдется осуждения мистеру Уиверу за его родительские чувства! Он уже заплатил за них слишком высокую цену и заслуживает самого глубокого понимания и искреннего человеческого сочувствия! Будем же честны и милосердны, и тогда в ваших душах родится лишь один ответ на вопрос господина судьи: не виновен!
«Не виновен…» — едва слышимым эхом разнеслось по рядам зрителей, и Элизабет совершенно необъяснимым образом почувствовала, что каждый сидящий в зале поддерживает именно это решение, убежденный в правоте Томаса Уивера. Присяжные следили за барристером Ридом так, словно он был мессией, и Элизабет не удержалась от мысленной шутки на этот счет. Казалось, сам судья уже сейчас готов был объявить окончательное решение, однако его предстояло принять присяжным, и те согласно правилам удалились на обсуждение этого вопроса.
В суде был объявлен перерыв.
Элизабет, против основного потока людей, спешащих хоть на несколько минут выбраться из зала заседаний, принялась спускаться по лестнице, желая быть ближе к любимому, но уже на середине Энтони встретил ее сам.
— Что случилось? — не дожидаясь ее восторгов, прямо спросил он. Элизабет огляделась в поисках укромного уголка.
— Мы можем где-нибудь поговорить наедине? — спросила она. Энтони кивнул и, ничего больше не уточняя, увлек ее в небольшой кабинет за соседней дверью. Элизабет в крайнем волнении прошлась из одного угла в другой, едва не налетев на попавшееся ей по пути кресло, потом обратно и наконец посмотрела на мужа.
— Я была у Эшли! — с главного начала она. Заметила, как удивленно изогнулись его брови, однако Энтони промолчал, предоставив ей право рассказывать дальше. Элизабет выдохнула, стараясь овладеть собой, однако следом сорвалась: — Он мой брат, Энтони! Плохой ли, хороший ли — он всегда был моим братом и всегда будет им! Я знаю, сколько он причинил всем боли. Я знаю, что он покушался и на твою жизнь. Я никогда не прощу ему этого, но не проси меня вычеркнуть его из жизни! Я не смогу этого сделать! Слишком многое… Слишком… Энтони!..
— Лиз! — ничего не понимая, но чувствуя какую-то незримую угрозу своему счастью, он шагнул вперед и с силой прижал ее к себе, то ли утверждая свои права на нее, то ли стараясь утешить, а может, и то, и другое одновременно. Элизабет тут же обхватила его за пояс, да так крепко, словно бы тоже боялась ссоры и всеми силами старалась ее избежать. — Рассказывай, — сбросив былое напряжение, мягко попросил Энтони. — Обещаю выслушать тебя, ни словом не обмолвившись о полной безответственности твоего опрометчивого поступка.
— Совершенно опрометчивого, — согласилась Элизабет и дотянулась губами до его щеки. Снова выдохнула, наконец беря себя в руки. — Но он ничто по сравнению с другим. И я не удивлюсь, если после него ты придумаешь для меня пару новых ласкательных имен вроде «pa,a» и «stupid donna».**
— Лиз! — предупреждающе рыкнул Энтони, чувствуя, что терпение вместе с хладнокровием начинают ему изменять. Нет, он давно уже перестал ревновать жену к ее кузену, но не мог доверять Ходжу ни на йоту, зная, как тот умеет манипулировать привязанностью близких ему людей. А чтобы растрогать Элизабет, много не надо. — У нас по регламенту на перерыв всего четверть часа, а потом мне придется либо покинуть тебя, не дослушав твоей чудесной истории, либо сорвать процесс, чтобы доделать то, чем побрезговал мистер Уивер, и в настоящий момент я склоняюсь ко второму варианту.
Элизабет чуть заметно выдохнула, но так довольно, что Энтони накрыло неуместной горячей волной. Однако когда она наконец заговорила, любые посторонние мысли исчезли сами собой. Энтони слушал внимательно, стараясь не упускать ни одной упомянутой женой детали и тут же тщательно анализируя их, чтобы иметь возможность найти способ противостоять любой новой мерзости, задуманной Ходжем. Но, как в итоге выяснилось, это было лишним.
