Соловьев во время своего монолога активно жестикулировал. Закончив говорить, он всё еще держал руки в воздухе, а пристальный взгляд – на мне.
– И третий метод, – он выставил три пальца на руке, – это собственный опыт. Любое явление, в котором мы участвовали лично, видели, слышали, трогали, употребляли, понимается нами без условностей. Всё становится очевидным. Себе и своим ощущениям мы верим как никому. А в этом и кроется порочность данного метода. Он слишком субъективен. Зависит от нас, не всегда умных – как никогда мы о себе не подумаем, не всегда умеющих правильно отличить белое от черного, не говоря уже о светло-сером от темно-серого. У нас всегда разное состояние, настроение. Поэтому этот способ нельзя назвать абсолютным для познания чего-либо.
Снова он сделал паузу перед, наверное, триумфальным завершением монолога.
– И только когда все эти три метода совпадут в своих выводах, – громко и членораздельно проговорил Соловьев, сжав пальцы одной руки другой, – только тогда можно считать, что ты пришел к истине. Что ты познал это явление всецело.
Немного подержав руки неподвижно перед собой, он наконец удовлетворенно откинулся на спинку сиденья.
А потом сказал:
– Правда, я противник применять метод личного опыта, когда остальные методы говорят, что это может быть или наверняка будет небезопасно для жизни или здоровья.
– Это как?
– Ну, например, прыжок с парашютом. Я из-за этого никогда не прыгал с парашютом, представляешь! А ты прыгал?
– Ага.
– Я бы удивился, если нет, – ухмыльнулся он. – Ну или, например, наркота. Не нужно познавать ее личным опытом, зная от всех экспертов, что это яд, который оказывается сильнее твоей воли, как бы крепко ты в нее ни верил, и делает тебя зависимым. И убивает тебя, несмотря на какие-то иные ложные ощущения. Ведь ты же пробовал наркотики?
– Нет.
– Нет?!
– Нет.
– Как так? – он пялился на меня округлившимися глазами. – Не верится. Как молодой парень вроде тебя смог избежать это говнище?
Я мог сказать, что как раз умело пользовался первым методом познания – размышлением – и пришел к выводу, что наркотики – это зло. Или мог отшутиться, что у меня на них аллергия.
Но я, испытывая необъяснимое доверие к Толику, выложил правду:
– Восемь лет назад в течение одного года умерло двое близких мне людей. Мой бывший одноклассник и мой двоюродный брат. Их убила эта дрянь. Им обоим было по двадцать два.
Я говорил неспешно. А Соловьев, почувствовав, что я предельно искренен, молчал с внимательным, сосредоточенным видом.
– Это был такой яркий… опыт, как ты говоришь, познания смерти. Не пожилого человека, а молодого… молодых. Которых я знал лично с детства. С которыми проводил кучу времени вместе. С которыми виделся и разговаривал только вчера… Я будто увидел, как смерть прошла рядом… и как она страшна… Короче, у меня возникло полное неприятие к наркотикам, хоть к тяжелым, хоть к легким, неважно…
Воспоминания и мысли о смерти вновь растревожили во мне мой давний страх перед ней. Так же, как и после столкновения с бомжом. Едкие волны неприятно прошлись по телу, заморозив горло.
Выждав несколько секунд безмолвной паузы, Соловьев изрек:
– Мы приехали.
Я поднял глаза и увидел на здании, около которого мы парковались, громадную неоновую вывеску: «Королевский карамболь».
Мне уже приходилось здесь бывать, закатывать шары в лузы, торговаться с хозяином насчет продажи заведения и флиртовать с его очаровательной молодой женой. В итоге с хозяином мы не смогли договориться. А вот с его женой у меня всё получилось. Грешен.
Ну вот – помяни черта!
– Эдуард!.. Прости, не помню, как по батюшке, – встретил меня карамболевский владелец, едва мы с Толиком вошли в зал.
– Валентинович.
– А, точно, Валентинович, – он скалился во все зубы, демонстрируя широкую надменную улыбку. – Давно не заходил, это обидно. Неужели пришел, чтобы снова клянчить у меня мой «Карамболь», а? Хе-хе.
Нет, пришел снова трахнуть твою жену. Да и вообще, я буду ее трахать, пока ты не продашь мне это здание.
– Сегодня мы просто отдыхаем.
– Рад видеть. Прошу! Для вас наш лучший стол.
Он подозвал какого-то парня в коричневой жилетке и приказал ему организовать всё для нашего приятного досуга.
Парень, приняв услужливый вид, пригласил нас проследовать за ним к столу с красным сукном. А затем метнулся за вискарем – уже по распоряжению Соловьева.
В зале было немало гостей. Почти все столы были заняты. А вокруг них кружили молодые люди. Некоторые в сопровождении очень даже хорошеньких молодых женщин. Вон той рыженькой забросить бы в лузу.
Толик снял с себя пиджак, излучая предвкушение удовольствия.
– Ну что, по соточке для начала? – молотнул он.
– Нет, извини, я не играю на деньги.
– Да разве сто штук – это деньги?
Он ухмылялся, разглядывая мое непробиваемое выражение лица, на котором был отчетливо зафиксирован озвученный отказ.
– Ну что за принципиальная позиция? – Соловьев будто возмущался, но без напора. – Так ведь интереснее.
– Это мне еще давно внушил отец, – сказал я.
Толик заинтересованно поднял глаза.
– Он взял с меня слово, что я никогда не буду ни во что играть на деньги. Он считает, что фортуна не может быть источником дохода. Что деньги нужно зарабатывать, а не выигрывать.
– Уважаю, – отозвался Соловьев, намеливая кончик кия. – Тогда я полагаю, что ты из бедной семьи, так?
– Почему из бедной?
С чего это он так решил? Из-за того, что отец не выиграл в карты деньги на мое образование?
– А из какой?
– Из обычной, – с пышущей гордостью бросил я.
– Обычная – это и есть бедная, – продекламировал Толик. – Без обид.
Я не стал никак это комментировать, тоже снял пиджак и потянулся за кием.
– Ну давай не на деньги, – пробурчал Соловьев, вытягивая ситуацию. – Давай на поступок, идет?
Я бросил на него вопросительный взгляд.
– Кто проиграет, тот пригласит к нашему столу ту рыжую кобылу, идет? Ты ведь тоже ее заметил?
Похоже, у нас вкусы совпадали.
Я виновато улыбнулся. Намекая не только на то, что он прав, а еще и на то, что рыженькая симпатяшка была в компании двух спортивно сложенных ребят. И уместно ли ее с таким багажом разыгрывать между нами?
– Значит, решено, – бодро заявил Соловьев. – Разбивай.
Я размашисто провел ладонью по воздуху, предлагая ему начать первым.
