– А я… а я пришел, только чтобы на тебя посмотреть, – выскользнуло у меня.
И это означало, что я, как какой-то трогательный юный бабострадалец, не удержал в себе правду.
Ее прелестное лицо засияло ярче. И на нем торжествующе сверкнула победоносная улыбка. Не нежная, не милая и даже не затейливая, а именно улыбка победителя.
– Представляешь, – Виола свела с меня пристальный взгляд, – концерты так утомляют. А через пару недель придется городов десять друг за другом объездить…
Не ответив мне взаимным признанием, она получила то, что хотела получить от этой минутки, от этой встречи, да и вообще от этого концерта в «Сан-Марко», и при этом сохранила свою гордость в полной безущербности. Она выиграла в этой маленькой битве, которая значительна лишь тем, что может быть последней и поэтому – знаковой.
Виола рассказывала о своей музыкальной карьере, о поездках, о встречах, о предстоящих премьерах песен и больше никаким касанием не возвращалась к теме о нас или обо мне. Будь сейчас здесь не я, а кто-то другой, содержание ее речи было бы неизменным.
Это ударило по мне. По мне – крепкому. По мне – неуязвимому. По мне – хладнокровному. Ударило – и я почувствовал. Что-то вроде обиды. А может, это обида и была. Хоть мне и не нравится примерять на себя это унизительное слово.
Леща б ей упороть по ее наглой красивой морде!
Сам виноват.
Нужно собраться, чтобы хоть завершить эту встречу достойно. А значит, необходимо включить одно из сильнейших оружий в войне полов – демонстрация равнодушия.
Я молча выслушал всю эту безынтересную хрень, которой она сочла важным со мной поделиться. И единственный посыл которой заключался в том, что у нее всё хорошо. Без меня.
– Ну ладно, – наконец произнесла она, видимо, поняв, что от меня не исходит никакой обратной реакции на ее неустанный треп. – Мне пора ехать. Рада была повидаться.
Ой, да пошла ты!
Я, верный себе, ничего не ответил и на это. А лишь двинулся в сторону выхода, коснувшись рукой ее талии: мол, пора так пора – вытряхивайся отсюда.
Когда она в коридоре оказалась около своего телохранителя, я и вовсе остановился. Я не обязан ее провожать до самого автомобиля. И небрежно махнул рукой на прощание.
Возможно, это ее кольнуло. Я очень надеюсь, что это ее кольнуло. Да чтоб ее насквозь проткнуло! Разорвав грудную клетку. И раскрошив ее жестокое ледяное сердце.
В затянувших мое небо темных тучах обиды сверкнула молния злости, и повсюду загрохотали раскаты грома ненависти.
Долбаная Виола! Гребаная Вишневская!
Не этого я искал в долгожданной встрече с ней!
А чего?
Не знаю…
Нет, вру – знаю. Я хотел получить ровно то, что в итоге получила она.
Ощущение доминирования.
Но что-то внутри меня, вопреки контролируемой воле, раскрыло мое сердце – возможно, ища какой-то сладости, по которой я ностальгировал после нашего с Виолой разрыва. И что-то внутри меня решило, что будет поступать в согласии с собой. Невзирая ни на какие последующие проявления во внешнем мире. Потому что всё это всего лишь пыль.
* * *
Появились две головы – поднимающихся по лестнице Китти и Лизы. А когда обе девушки забрались на этаж, Лиза, заметив меня, радостно промычала пьяным голосом:
– Ой, Эдуард. Всё, Китти, я в надежных руках. Он меня проводит.
– Где здесь ваш директорский туалет? – спросила Китти, помогая своей подруге идти ровно. – А то там, внизу, очередь.
– Всё, Китти, иди, иди, – настойчиво отталкивала ее Лиза.
И тут же схватилась за меня.
Китти то ли с сомнением, то ли с ревностью бросила на подругу суровый взгляд. Резко отвернулась. И возвратилась на лестницу.
– Тебе плохо? – спросил я Лизу.
– Мне хорошо.
Отличное, аппетитное, заправленное алкоголем мясо.
Я открыл дверь туалета и провел ее внутрь. Сразу – небольшая комнатка с зеркалом и раковиной, а напротив – дверь, ведущая в помещение с унитазом.
– Только не бросай меня здесь одну, – заскулила Лиза, дернула ручку и скрылась за дверью.
Сейчас она доделает свои тайные дела, и я повезу ее к себе домой. Брошу на кроватку и буду жестоко драть, пока не исчерпаю всю негативную энергию, которой отравила меня долбаная Виола, гребаная Вишневская. Сегодня Лиза будет куклой Вуду звездной певицы, в которую я буду тыкать… тыкать и тыкать, и она будет петь мне сопрано и сорвет голос. Пфффф.
Уже представил всё это. Уже готов.
– Ты не ушел? – услышал я из соседнего помещения.
– Нет, я еще здесь.
– Не уходи.
И до меня донесся звук слива воды из бачка.
Лиза вышла из-за двери: в глазах блеск, в ногах слабость, в крови водка.
Мои похотливые глаза сами принялись бесстыдно рассматривать ее тело. Ну и сиськи! Ну и жопа! Ну и Лиза!
Она, видя, как я пожираю ее взглядом, поднесла руки под открывшийся кран:
– Это хорошо, что ты не ушел.
Нет – до дома далековато.
Мои руки щелкнули изнутри замок двери туалета.
А она хитро и широко улыбнулась.
Я бросился на нее, вцепившись в шею и в талию. Ее губы накрыли мой рот. Наши поцелуи были агрессивными: ее источали бурную страсть, а мои извергали безжалостную ярость. Мои руки легли на ее массивные шары и стали их бойко разминать.
– Осторожно, осторожно… – выбрасывала Лиза.
Я стал лапать ее задницу.
– Тише, тише…
И нырнул рукой под платье.
Да, она не врала. Трусов на ней не было.
– Не торопись, не торопись…
Но я торопился. И стал тянуть подол вверх.
– Постой, помнешь, я сама, я сама…
Она прикоснулась к моему паху, убедилась, что я не в игры с ней играю, а настроен крайне серьезно, развернулась ко мне спиной и аккуратно подняла свое серебристое платье, обнажив прекрасную загорелую жопку.
На ее пояснице красовалась цветная татуировка – орнамент из красных бутонов роз и зеленых лепестков.
Бельем она тело не украшает, а татухами не чурается.
Но сейчас не время разбираться в ее двойных стандартах. Сейчас время взрыхлить цветочный сад.
– Подожди, подожди, – повернула она голову.
– Что?
– Мне неудобно… Щас…
Она аккуратно убрала свои длиннющие волосы, свесив их через плечо, высоко подняла ногу, закинула колено на раковину, оперлась об нее же одной рукой, а другой об стену и сказала:
