Инга машинально дотронулась до волос, которые, она и так знала, были убраны в узел на затылке.
– Как ты это определила?
– Челка тебе в глаза лезет.
– Я ее отращиваю.
Мать щелчком выкинула сигарету в кусты и, ни слова больше не говоря, села за руль. Инга кинула сумку на заднее сидение и сама уселась впереди.
– Как добралась? – спросила мать, выезжая с парковки.
– Нормально. Людей почти не было.
– Поэтому я и люблю приезжать сюда осенью и весной. Никого нет.
– Ты всегда любишь сюда приезжать.
– Справедливо. Фотоаппарат привезла?
– Забыла.
Мать оторвалась от дороги и ошеломленно уставилась на Ингу. Та вздохнула.
– Да привезла я его, конечно. Напугать тебя решила.
Мать еще секунду смотрела на нее, а потом опять отвернулась к дороге, ничего не ответив. Инга тоже отвернулась к окну и стала разглядывать мелькавшие за ним деревья.
– Ты любишь осень? – спросила она.
– Я в том возрасте, когда больше не делишь времена года на хорошие и плохие.
– Тебе пятьдесят три.
– Звучит как вечность. Почему ты спросила?
– Ну не знаю. – Несмотря на то, что в машине было тепло, Инга нахохлилась и снова поправила шарф. – Мне осенью как-то грустно. Меланхолия нападает.
– Ты просто идешь на поводу у дураков, которые думают, что осенью принято хандрить. А на самом деле нужно просто пить хорошее вино и перечитывать классику.
– О, поверь мне, я пью, – мрачно сказала Инга.
– Ну и отлично. Дома, кстати, есть.
Они подъехали к даче. Инга открыла калитку, мать завела машину во двор. Изнутри дома донесся собачий лай.
– Ты заперла Гектора? – укоризненно спросила Инга.
– Не хотела оставлять его на улице.
– Взяла бы с собой.
– Тоже не хотела.
Инга смотрела, как мать идет к дому. Она иногда не понимала, как к ней относиться. То есть, разумеется, это была ее мама и она ее любила, но это чувство было гладким, как булыжник, лежащий на дне. А на поверхности плавало множество других чувств с острыми краями, которые то и дело царапали Ингу.
Чаще всего она испытывала изумление. Ее изумляло то, как мать выглядит – всегда, невзирая на ситуацию. Она могла быть одетой в пижаму или вечернее платье – на нее все глазели. Ингу изумляло и то, насколько мать была к этому равнодушна. Она словно не замечала, какой эффект производит на людей, и это одновременно восхищало и злило. Она никогда не оправдывалась, не извинялась и не спрашивала разрешения. Мать вообще обращала мало внимания на окружающих, хотя назвать ее эгоисткой не поворачивался язык. Она поступала по-своему не потому, что слишком ценила свои интересы, а потому, что считала их универсальным высшим благом. Ей даже в голову не приходило, что у людей может быть иное мнение. Впрочем, как давно заметила Инга, в обществе ее матери иных мнений обычно и не бывало.
Они вошли в дом. Гектор, истерично виляя хвостом, сначала бросился к матери, потом к Инге, потом опять к матери. Она рассеянно погладила его по голове, и он зашелся в экстазе. Гектор был лабрадором, которого мать завела несколько лет назад, когда Инга съехала и стала жить отдельно. Он был самым добродушным псом из всех собак, которых Инга знала, и это воинственное имя ему решительно не шло.
– Пойдем к реке, – сказала мать. – Хочу пофотографировать.
Они вышли из дома и зашагали по поселку. Мать несколько раз останавливалась и щелкала фотоаппаратом – что она снимала, Инга не понимала, но не спрашивала. Гектор трусил впереди, то и дело оборачиваясь. Если он видел, что люди отстали, то садился и ждал.
Река была совсем рядом, на нее открывался вид с холма. Летом холм и берег утопали в зелени и тропинка, ведущая вниз, еле угадывалась в лопухах, но сейчас все кругом было голым и безжизненным. От пышных кустов у воды остались только черные, словно обгоревшие, остовы. Река казалась сизой, а песок на берегу – серовато-белым. На холме дул пронизывающий ветер, и Инга быстро продрогла. К счастью, под холмом он почти не чувствовался.
На берегу Инга уселась на бревно, которое служило тут лавочкой, и смотрела, как мать фотографирует одной ей видимые картины. Несколько раз она щелкнула и Ингу, а потом неожиданно увлеклась и стала командовать, как той лучше сесть и куда направить взгляд. Инга была уверена, что выглядит отвратительно – с растрепанными от ветра волосами и с красным носом, но не спорила, потому что знала: это бесполезно. К тому же приходилось признать, что у матери был талант – обычно на фотографиях, сделанных ею, Инга оказывалась красивее, чем думала о себе. Она много раз еще подростком приставала с вопросом: «Это ты меня так видишь?», втайне надеясь выклянчить похвалу. Мать не поддавалась на провокации и всегда невозмутимо отвечала, что видит только удачный кадр, а то, похожа Инга на себя или нет, – случайное стечение ракурса, света и выражения лица.
Когда стало совсем холодно, они вернулись в дом и начали готовить обед. Мать обожала готовить, но Инга никогда не разделяла ее увлечение. Обычно ее участие ограничивалось тем, что она сидела на кухне и поддерживала беседу. Сейчас она рассказывала, что ее испытательный срок на работе закончился на месяц раньше, чем должен был.
– Не сомневалась, что так и будет, – сказала мать, стоя к ней спиной и помешивая овощи на сковородке.
– Почему? – спросила Инга, заподозрив подвох.
– А почему нет? У тебя хороший опыт, и ты быстро схватываешь.
– Что я слышу! Неужели это комплимент?
Мать ничего не ответила, но когда она на секунду повернулась, Инга увидела, что она улыбается.
После обеда мать заявила, что хочет почитать, а Инга, взяв кофе, отправилась на второй этаж. Там было две комнаты – в одной, приезжая на дачу, она спала, а вторая была завалена вещами. «Отцовский хлам», – презрительно говорила мать, при этом ничего оттуда не выбрасывая. Усевшись в кресло, Инга пододвинула к себе коробку с пластинками и стала их перебирать, читая названия композиций и описания альбомов. Почти все здесь был джаз. Инга не стремилась найти что-то конкретное, ей просто нравилось рассматривать обложки и по потрепанности конвертов определять, какие отец слушал чаще. Она делала это не впервые, но каждый раз испытывала совершенное умиротворение в процессе, как будто это был особый вид медитации. Просмотрев все пластинки, Инга стала перебирать книги на полке над столом – их она тоже знала наперечет, но ей никогда не надоедало. Среди книг появилась одна новая – видимо, мать поставила – «Витязь в тигровой шкуре». Инга начала ее читать и не заметила, как уснула.
Вечером они решили пить вино на веранде: вынесли туда два плетеных кресла и гору одеял. Инга думала, что сразу замерзнет, но было хорошо – то ли стало теплее, то ли вино согревало. Еле слышно шелестел дождь. Мать много курила.
