Шампанское разлили по пластиковым стаканчикам. Алевтина поджала губы, но все же взяла один и поставила его рядом, тут же, впрочем, вернувшись к недописанному письму. Остальные сделали по глотку, смущенно хихикая и переглядываясь.
Смущение, впрочем, начисто улетучилось, когда они допили, и Галушкин резво побежал за второй бутылкой. На этот раз никто не протестовал, даже Алевтина. Едва они снова разлили шампанское, как в их уголок заглянула Самойлова – она была заместительницей Капитоновой, начальницы отдела маркетинга, и, как и Капитонова, всегда ходила с недовольным видом. Она даже сейчас, при общем веселье, умудрялась сохранять такое брезгливое выражение лица, словно только что проглотила слизняка. Инга на секунду оробела, но Галушкин, не растерявшись, тут же подскочил к Самойловой и галантным жестом предложил ей шампанское. Брезгливость на лице Самойловой сменилась глубоким недоумением, с которым она некоторое время созерцала протянутый ей стаканчик. Все замерли. Самойлова нерешительно взяла его и покрутила в руке, а потом вдруг выпила залпом и молча удалилась, так и не сказав, зачем приходила.
На обед сегодня не пошли: весь день ели имбирные пряники, которые с утра принесла Мирошина, а потом офис-менеджер Кристина заказала суши на всех. В три часа дня приступили к раздаче подарков. Стол вынесли из переговорки и поставили в коридоре опенспейса. Все повскакивали со своих мест (Мирошина, вставая, пошатнулась и захохотала, а Аркаша бросился ей на помощь, но она снисходительно отвела его руку) и расположились полукругом. Илья подошел к столу и приступил к раздаче.
Он брал в руки каждый подарок по очереди, заглядывал в пакеты и потряхивал коробки – нагнетал интригу, а потом, громко прочитав указанное на упаковке имя, вручал его адресату. Все смеялись и аплодировали.
Инге досталась большая свеча из «Зары» с запахом французской ванили – вычислить, кто ее подарил, было невозможно. Инга надеялась, что это хотя бы не Илья. Галушкин был вполне рад бутылке виски, а Аркаша, наоборот, кисло улыбался, разглядывая набор носков со смешными принтами. Самому Илье подарили пластинку, Инга не разглядела какую. Мирошина извлекла из пакета набор косметики для ванны – Инга бы с удовольствием поменялась с ней подарками. Алевтина же выглядела по-настоящему довольной. В отличие от большинства подарков, завернутых в блестящую новогоднюю бумагу, ее был упакован в крафтовую и перевязан бечевкой, а внутри оказалась большая, дорогая на вид книга по истории балета.
– Ой, спасибо! – с искренней радостью воскликнула Алевтина, едва надрывая бумагу. – Я так давно ее хотела!
Инга метнула взгляд на Галушкина, но он стоял с ничего не выражающим видом. Она быстро оглядела остальных коллег. Все улыбались. На глаза попался Илья. Он тоже улыбался, но, как показалось Инге, по-особенному. Она отвела глаза.
Корпоратив был назначен на семь, и Инга еле успела выскочить от визажистки к моменту, как все собрались ехать. Она сама провела у нее от силы полчаса, в то время как Алевтина – все полтора. Выглядела та, впрочем, сногсшибательно, не без сожаления отметила про себя Инга. Алевтина переоделась в черное платье в пол с вырезом на спине, гладкие черные волосы завиты, губы накрашены сочно-красным. Мирошина тоже празднично завила волосы, правда, у нее они лежали беспорядочным каскадом кудряшек, что в сочетании с ее круглым лицом и нежно-розовым платьем в ворохе воланов и оборок придавало ей сходство с сахарным ангелком на макушке торта. Инга на их фоне смотрелась бы почти буднично, если бы не была так щедро усыпана блестками и если бы подол ее платья был подлиннее: когда она примерила его утром, то сначала даже засомневалась, стоит ли вообще его надевать, настолько коротким оно оказалось. Выбежав из переговорки, она громко извинилась, что заставила всех ждать, но никто, кажется, не обратил на это внимания – все уставились на ее ноги. У Инги были красивые ноги. Она была не против.
Все погрузились в арендованные автобусы. Корпоратив должен был проходить в лофте внутри исторического особняка на Арбате – это все, что Инга знала. Пока они ехали, начал падать снег, автобусы предсказуемо встали в пробку – внутри же теперь настоящей рекой лилось шампанское, поэтому никто не возражал. Правда, через час всем одновременно захотелось в туалет, а самые нетерпеливые даже попросили их высадить, потому что они «лучше на метро». Когда через полтора часа автобусы наконец-то доползли до особняка, все с большим облегчением устремились внутрь.
В зале был разлит синеватый полумрак, по стенам кружились блики от диско-шара. По периметру были расставлены столы с едой; шампанское и вино наливали официанты. В углу находился бар, где можно было заказать коктейль или что-то покрепче. Музыка играла оглушительно громко, но даже больше, чем музыка, Ингу раздражали паузы в ней: к микрофону то и дело подходили начальники, начиная с самого главного, Кантемирова – руководителя всего российского подразделения, и говорили поздравительные речи. Сначала речи были долгими и несмешными, а когда все опьянели, речи стали еще более долгими и несмешными. Большинство собравшихся, впрочем, исправно смеялись и хлопали. Илья тоже говорил речь, но, к чести его, Инга должна была признать, что она хотя бы вышла короткой.
В офисе Ингу охватило приподнятое настроение, а здесь она почему-то никак не могла слиться с остальными в праздничном экстазе. Возможно, ей мешали орущие колонки. Она вообще не слишком любила корпоративы: при всех составляющих веселья – музыке, алкоголе, шумной толпе – Инга всегда с напряжением думала о том, что на следующий день ей предстоит снова оказаться с этими людьми в консервативной офисной обстановке, поэтому нельзя давать себе волю. Это убивало кураж. Традиционно на рабочих вечеринках она стояла в окружении коллег, с которыми близко общалась, и глазела по сторонам. Наблюдение за окружающими порой приводило к любопытным открытиям. Например, прямо сейчас Инга с изумлением наткнулась взглядом на Капитонову, которую даже не узнала поначалу: та была в золотом платье и в огромных золотых серьгах, придававших ее облику что-то цыганское. Держа в руках узкий бокал, она хохотала, запрокинув голову, а руку положила на плечо какому-то мужчине. Тот взирал на нее с явной опаской.
Однако сегодня даже это развлекало Ингу меньше обычного. Мирошина, вертевшаяся рядом в своем приторном образе, и вовсе ее раздражала – она то и дело куда-то отходила, а потом возвращалась едва ли не запыхавшейся – хотела показать, что она нарасхват, – и, закатывая глаза, принималась рассказывать, что с ней только что приключилось. Истории ее в основном были связаны с ожиданием шампанского или с неожиданным столкновением в туалете, но громкая музыка, в которой тонули слова, лишала их крупиц осмысленности. Для Инги, стоявшей в метре от Мирошиной, ее кривляния казались скорее пантомимой, и она следила за ее ужимками с чувством легкого отвращения.
Алевтина Ингу тоже немного раздражала, но по-другому – своей идеальностью. Она пила красное вино, изящно держа бокал за ножку. Когда с ней заговаривали, она отвечала с неизменной приветливостью. Было неясно, как ей удается так хорошо всех слышать. В неоновом сумраке, придававшем коже мертвенность, она единственная казалась бледной аристократически. Галушкин, хоть и не мог проявлять свои чувства открыто, старался как мог – приносил Алевтине вино и канапе, держался все время рядом, то и дело обращался к ней и иногда даже шептал что-то на ухо.
