Однако рамки все же существовали. Например, Инга попросту не знала, как обвалить потолок. Да и как устроить пожар – здесь только железо и камень. Даже если она натаскает в подвал старой деревянной мебели из домов (что само по себе было маловероятно – Инга и на ногах-то уже с трудом держалась), то поджечь ее все равно было нечем. Нужно придумать другой план.
Илью можно было перенести. Недалеко, в какую-нибудь другую комнату. Вряд ли криминалисты станут обыскивать весь огромный подвал – будут искать только там, где найдут труп. Инга приободрилась. Это было хотя бы реализуемо.
Она прошлась по коридору, высвечивая фонарем другие помещения. Почти в самом конце нашла еще одно с подходящей дверью – на нее потом можно будет повесить все тот же замок. Достала из рюкзака прожектор, включила, чтобы он освещал коридор. Остатки страха рассеялись.
Значит, перенести. Перетащить, точнее, поднять тело взрослого мужчины Инга не сможет. Это, впрочем, было мелочью – ее намного больше ужасала мысль, что снова придется к нему прикасаться, и не просто двумя пальцами лезть в карман, а по-настоящему хватать и волочь. Тошнота, о которой она почти забыла, снова скрутила живот и поползла к горлу.
Инга вошла в комнату и постояла над Ильей, прислушиваясь: дышит или нет? Ни единого звука. Вдохнув поглубже, она тронула его за плечо. Ничего. Пихнула посильнее. Без изменений. Инга взяла его за куртку и потянула на себя.
Ох и тяжелый же он был. Для пустой оболочки он весил непозволительно много. Инга кое-как вытащила тело в коридор и остановилась, чтобы перевести дух. Попыталась оценить расстояние до нужной комнаты, но толком ничего не увидела – свет прожектора бил ей прямо в глаза. Стиснув зубы, Инга снова поволокла Илью по коридору.
В этом процессе было одно несомненное достоинство: ужас и брезгливость вскоре отступили. Тащить труп было все равно что тащить мешок с картошкой. Поначалу Инга старалась двигаться плавно, словно Илья мог почувствовать боль от недостаточно бережного обращения, но вскоре перестала обращать на это внимание. Теперь она волокла его рывками, то и дело останавливаясь, отдыхая и снова деловито принимаясь за работу.
Она дотащила его до комнаты в конце коридора и с шумом выдохнула. Ноги Ильи по-прежнему торчали из двери, и Инга, обойдя труп, уже без всякого пиетета пихнула их внутрь.
Теперь оставалось замести следы. В буквальном смысле: разровнять коридор, чтобы не было видно, что по нему кого-то тащили. Инга прошлась туда-сюда, растирая подошвой пыль и пиная камни, чтобы они лежали более естественно. Следов крови вроде бы не было. Зато в первой комнате их было сколько угодно, целая лужа на полу. Инга принялась оттирать ее с пола влажными салфетками. Она не старалась отдраить все начисто – только стереть явные следы. Изведя почти всю упаковку салфеток и оглядев результат, она посчитала дело сделанным. Оставалось только перевесить замок.
А что, если ее ДНК осталась на одежде Ильи?
Инга издала еле слышный стон, перешедший в зубовный скрежет. Да когда же это закончится?!
Она снова вернулась в дальнюю комнату. Когда она долго находилась рядом с Ильей – убирала место преступления, тащила его тело, – она как будто привыкала к нему, но стоило ей хотя бы на некоторое время перестать на него смотреть, как в следующий раз она опять обмирала. Он лежал перед ней лицом вверх с раскинутыми руками и согнутыми в коленях ногами – поза ему в жизни настолько несвойственная, что в первую секунду это поразило Ингу больше, чем кровавая каша у него на лице. Она представила, как сейчас будет его раздевать, и почувствовала не тошноту даже, а как будто живот налился тяжестью, окаменел.
Инга сняла с трупа кроссовки, потом носки. Расстегнула джинсы, выпрямила Илье ноги и потянула штанины на себя. Он продолжал лежать, нелепо раскинув руки и слегка болтаясь из стороны в сторону, когда она дергала особенно резко. Инга неожиданно поняла, что сейчас заплачет. Ее вдруг пронзила жалость к нему за то, что он такой беспомощный, беззащитный, доверчивый, как больной ребенок. Покорно лежит, пока она его раздевает.
Он мертв, напомнила Инга себе. Он ничто, сброшенная кожа.
Однако жалость, проникнув в сердце, начала пускать корни, и Инга впервые за это время подумала, что тело перед ней – это не просто безжизненный остов, а именно Илья, измученный, истерзанный, убитый. «Не думай, не думай», – бормотала она, стягивая с него куртку. Это было особенно трудно: то ли Илья еще больше отяжелел, то ли Инга совсем ослабела, но в конце концов она все-таки справилась.
Чтобы снять с Ильи майку, Инга разрезала ее ножницами. Трусы трогать не стала. Одежду сложила в рюкзак, даже кое-как запихала кроссовки, но куртка уже не влезла. Значит, придется нести так.
Внезапно она подумала, что на его руках могли остаться следы. Например, под ногтями. Он ведь душил ее.
Инга посмотрела на ножницы и опустилась на колени.
Она не сразу решилась стричь Илье ногти – просто пялилась на его руку и не могла прикоснуться к ней. Потом вдруг страшно разозлилась: да она только что убила его, какие уж тут церемонии! Эта циничная мысль ее отрезвила.
Срезанные ногти Инга тоже ссыпала в рюкзак, а потом щедро полила ладони Ильи санитайзером и тщательно протерла каждый палец. Подумав, она протерла и все видимые раны на теле Ильи; после минутного колебания протерла и лицо. Его, правда, совсем осторожно, словно все еще боялась что-то повредить. В ранах ведь тоже могли остаться какие-то ее невидимые следы.
Глаз Ильи был на месте, это Инге в панике показалось, что его нет. Но бровь и веко были рассечены, а щека так вообще порвана в клочья. Протирая все санитайзером, Инга вдруг поняла, что внутри нее самой наступила странная тишина. Она не заметила этого перехода, просто вдруг обнаружила, что ничего не чувствует. На этот раз по-настоящему, даже руки как будто онемели. С каким-то мрачным удовлетворением Инга подумала, что она ничуть не живее Ильи. Разве что может двигаться, но внутри у нее полное безмолвие. Если в этом подвале и водятся зомби, то это она.
Вот теперь все действительно было кончено.
На улице Инга сняла со входа в бункер свой последний указатель. Зайдя в кусты подальше, выбросила стул. Стянула толстовку. Пятна на ней побурели и засохли; согнув ткань в этом месте, казалось, можно ее сломать. Инга протерла лицо, грудь и руки оставшимися в пачке салфетками, но выбрасывать здесь больше ничего не стала.
Без толстовки было прохладно, и Инга только сейчас заметила, что и свет изменился, из золотистого став багряным. Лечь на землю и подставить ему лицо больше не хотелось. Впрочем, и лежать не хотелось, хотя Инга совсем обессилела. Мыслей не было, только простые, короткие сигналы: надо поднять руку, сделать шаг, попить воды, – но Инга знала, что если сейчас позволит себе отдохнуть, то вообще не сможет сдвинуться с места. А ей нужно было спешить: темнело, она была далеко от дома, а еще предстояло разобраться с телефоном Ильи.
Перед тем как тронуться в обратный путь, она включила фронтальную камеру и повертела перед ней головой. На виске с одной стороны, где она ударилась о стену, виднелась ссадина и маленький, но яркий синяк, а на скуле с другой, куда Илья ударил ее кулаком, синяк был большой, но пока бледный. Инга вообще сначала приняла его за пыль и попыталась стереть. Зато выражение лица было совершенно обычным, только каким-то остановившимся. Она попыталась сгримасничать – нахмурилась, широко улыбнулась. Кожа двигалась и натягивалась, но под ней как будто сохранялось все то же каменное выражение, и его ничем не получалось разогнать.
