– Очень хорошо, – невозмутимо сказала Анна. – А когда в последний раз вы чувствовали себя так?
Тут Инга в самом деле задумалась. Наконец она пожала плечами.
– Наверное, около года назад. Хотя нет, год назад у меня были другие проблемы. Наверное, два года. Вообще если подумать, я всегда была не слишком спокойна. Просто чуть спокойнее, чем сейчас. Но полностью умиротворенной долгое время – нет, такого не случалось.
– Даже в момент рождения? – деловито спросила Анна, чиркнув что-то в блокноте.
Инга сфокусировала взгляд на кончике ее ручки.
– Вы знаете, – наконец проговорила она, – в момент рождения довольно сложно оставаться спокойной.
– Тогда, может быть, в момент зачатия?
Больше не таясь, Инга обернулась и посмотрела на часы. До конца сеанса оставалось пять минут.
– Спасибо, Анна, – твердо сказала она. – Думаю, на этом все.
Анна молчала, наблюдая, как Инга подхватывает сумку и направляется к дверям.
– Вы напишете, если захотите прийти еще раз? – спросила она в последний момент. – Первые встречи, особенно без опыта терапии, могут казаться бесполезными, но со временем изменения обязательно наступают.
Инга напоследок еще раз оглядела кабинет. Сейчас он казался ей ненатуральным, бездушным, как реклама в каталоге, – усредненное представление о месте, в котором должны проводиться терапевтические сеансы. Все здесь казалось фальшивым, но больше всего сама Анна, которая хоть и имела блокнот и употребляла слово «бессознательное», была пародией на психолога. Впрочем, с неожиданным раскаянием подумала Инга, возможно, это не она была пародией на психолога, а сама Инга – пародией на клиента. Ведь на самом деле она знала: все, чем она занимается последнее время, – искусственное. Эта ее осознанность, йога с медитацией, правильный образ жизни и эффективность. Инга играла в такую себя, какой никогда не была, и хотя это могло увлечь ее на время, проблему не решало. Она просто опять пыталась оттянуть момент, когда ей придется встретиться с проблемой лицом к лицу. И в ту же секунду Инга почувствовала, что ее бессмысленное дрейфование закончилось. Она как будто встала на якорь – цепь натянулась, ее дернуло в последний раз, и наступил покой.
– Вряд ли я приду еще раз, – покачала она головой. Раздражение из-за Анны и впустую потраченного часа вдруг прошло. – Думаю, мне нужен другой подход.
По пути домой Инга ни о чем не думала, в голове было ясно, как в погожий день. Никакой медитацией не удавалось достичь такого эффекта. Она терпеливо ждала, когда окажется в квартире, одна, надежно защищенная стенами, и там-то наконец даст мыслям волю. Это больше не пугало, и теперь Инга точно знала, что не обманывает себя. Она действительно собиралась это сделать.
Зайдя домой, она заперла и подергала дверь, а потом села в кресло и уставилась на стену перед собой. Она сидела не шелохнувшись, с остановившимся взглядом, но чувствовала, как внутри нее все приходит в движение, словно где-то на немыслимой глубине зашевелились тектонические плиты. Хотя на лице у нее не дрогнул ни единый мускул, ее как будто всю перетряхивало до основания. Мысли вспыхивали, как зарницы, и тут же гасли, раз за разом более дерзкие, более запретные, которые и думать страшно, но Инга не боялась их и не торопила себя. Она ждала, когда ее новый мир наконец-то обретет форму, застынет, и отчетливо явится главная мысль, которую она почувствовала в себе той ночью на турбазе, но побоялась назвать.
И мысль явилась.
Илью нужно убить, подумала Инга.
И ничего не произошло – небеса не разверзлись, не грянул гром, даже пульс, кажется, не участился. Да Инга ничего такого и не ждала. На самом деле ей все было ясно еще с той самой ночи в лесу, но когда мысль впервые возникла в ней, еще бесформенная, просто импульс, Инга спрятала ее поглубже и завалила сверху всяким хламом – черно-белым кино и паровыми котлетами. Она думала, что ее без труда удастся победить, да, в общем-то, и побеждать не придется. Мало ли на свете людей, которые в приступе ненависти желают кому-нибудь смерти, редко кто из них становится убийцей по-настоящему. Уж точно не Инга. Она была самым обычным человеком, не супергероем и не психопатом. Самое радикальное действие, на которое она была способна в порыве расстроенных чувств, это отстричь себе каре. По крайней мере, так она думала.
Однако, видимо, что-то особенное в ней все же было – Инга предпочитала думать об этом как об особенности, – потому что погребенная мысль не желала затихать. Инга ощущала ее внутри все время, как застрявшую в теле стрелу (Анна была бы довольна образностью ее мышления), – ни вытащить, ни забыть. Она старалась не обращать на нее внимания, решила, что мысль лишится силы, если не смотреть на нее прямо, не формулировать словами. Так она пыталась перехитрить саму себя, пока эта идея, засев в ней, не начала отравлять нутро и пока сегодня, стоя у Анны, Инга не сдалась. Поэтому она поехала домой, заперлась, чтобы никто уж точно не подсмотрел и не подслушал, и, призвав все свое мужество, позволила наконец этим трем словам явиться на свет. Илью-нужно-убить.
Новая реальность, в которой Инга очутилась, требовала двух вещей. Во-первых, нужно было разобраться, чем она делает Ингу. Ты не можешь оставаться обыкновенной женщиной, планируя чью-то смерть. Ты автоматически превращаешься в другое существо, но потянет ли Инга такую трансформацию? Об этом стоило как следует поразмыслить.
Во-вторых, собственно планирование. Невозможно убить человека, ограничившись одним желанием. Для этого требуется физический акт. И если уж Инга решилась как минимум размышлять об этом, то ей предстоит придумать, что это будет за акт и как она его осуществит. Та еще задачка.
Инга неожиданно развеселилась. Думать в открытую оказалось не так страшно: по ощущениям это была та же игра, что и в йогу с медитацией. Инга не сдерживала фантазию, разрешая себе на время побыть кем-то другим. Никому не запрещено думать. В голове можно устроить хоть геноцид, все равно никто не узнает. Даже странно, что она так боялась раньше.
Осознав, что улыбается, Инга попыталась принять сообразный своим размышлениям сдержанный вид. Она сложила ладони перед собой, локтями упираясь в ручки кресла. Итак, если бы она в самом деле решилась убить Илью, что бы она почувствовала к себе? Инга успела подумать только первую часть вопроса, как сердце зашлось от ужаса, но уже в следующую секунду она ощутила восторг, даже упоение. Наверное, такое чувствуешь, когда прыгаешь с парашютом. Это была бы победа – над Ильей, конечно, тоже, но главное, над собой. Инга стала бы исключительной. Несравнимой с обычными людьми. Она могла бы с этих пор смотреть на всех свысока и знать, что она другая, отличная от них, что у нее есть тайна, которой не поделишься с подружкой, о которой не проболтаешься спьяну, – настоящая тайна, меняющая мир. И хотя от этого стыла кровь, куда больше Инга чувствовала опьяняющую гордость за себя. Кто бы мог подумать, что она умеет рассуждать так дерзко. Что она может примерить на себя роль убийцы и не струсить.
Нет, она не хотела убивать ради убийства или высшей идеи. Эксперименты в духе Достоевского ее совершенно не увлекали. Однако свободомыслие, которое она даже не подозревала в себе, явилось таким поразительным открытием, что Инга на некоторое время потеряла способность думать о чем-то другом и только восхищенно созерцала эту новую свою сторону.
