Не только русской литературы, заметим; мировой литературы. И культуры.
Два типа управления информацией как предмет искусства: до Пушкина такое невозможно было себе представить. Наука и искусство не просто совместились в романе в стихах, а совместились таким образом, что никто даже не заметил ни шва, ни зазора! В романе в стихах увидели то, что способны были разглядеть в литературе в принципе: энциклопедию русской жизни, русскую душу, отношение к западничеству, влияние западничества, описание зимы и т. д. «Философские рассуждения» также никого не смутили и не насторожили, хотя отношения «писатель – философ» в романе изменены радикально. Писатель как философ и философ как писатель: проблема была снята самым смелым и, чего греха таить, невероятным способом: философская одаренность стала предпосылкой писательской одаренности. Философ на посылках у писателя, при этом первый не унижен, а второй возвышен: такого в мировой культуре еще не было.
Когнитивность как ценностное качество эмоций: как вам такая постановка вопроса? Кто жил и мыслил, только тот способен уважать человека.
«Писатель и философ объединяются в одном лице» – это уже было, и это в лучшем случае Достоевский или Лев Толстой (а ведь это вершины художественного развития человечества!)
Слишком много заблуждений, и все они – на уровне философской антропологии, которая традиционно была и остается самым слабым местом писателей (художников).
Речь идет о другом: о слиянии противоположных свойств сознания в качественно новое информационное «поле» или образование. Писатель становится не просто носителем когнитивных эмоций; он бессознательно (субъективно, если угодно) следует вполне осознанно освоенным и усвоенным законам, объективно отражающим сущность. Здесь уместно говорить не о феномене медиума, а о том, что у философа открывается художественный дар или у писателя – философский. В «Евгении Онегине», гносеологическом романе в стихах (обратим внимание: последовательно соединяются противоречащие друг другу стихии: лирическая с эпической, женская с мужской, роман с философией человека), начало познавательное существует в виде философских отступлений-импровизаций или в виде философской афористики в стихах. В количественном отношении философии немного (а философии, собственно, много не бывает), однако в качественном отношении она пронизывает весь роман, сообщая ему буквально научно выверенные подходы к проблеме духовности homo sapiens. Человек, будучи существом информационным, обречен эволюционировать к параметрике личности; борьба души и ума, психики сознания, натуры и культуры – вот универсальная тема, обнаруженная и разработанная Пушкиным, – тема, ставшая стержнем современного романа, к которой великий жанр шел долгие столетия своего развития.
Если угодно, эта тема и делает синтетический роман познания современным, гносеологическим. Все остальное просто несовременно с позиций культуры. Архаично, как говаривали в старые добрые времена, когда и романа-то еще не было и в помине.
Вся современная литература – архаика по большей части. Когда она есть – то ее нет. Литературе и не снилось…
Пушкин-философ-личность сумел разглядеть в человеке личность – феномен массива больших данных. И с помощью методологии, опирающейся на массив больших данных, с помощью universal skills проанализировал личность.
Личность познала личность и художественно сотворила ее средствами, доступными личности. Такой роман в стихах доступен во всей своей глубине только личности.
Личность – о личности – средствами личности – для личности.
Личность читает роман, роман читает личность, и все довольны.
Вот почему Пушкин – это гомерического масштаба фигура. Буквально – Гомер («божественный Омир»!) нашего времени. Гомер открыл возможности литературы, Пушкин – реализовал их в максимальной степени, показав границы возможного в границах художественного дискурса.
Эпоха Набокова – и эпоха Пушкина: почувствуйте разницу. Это несопоставимые величины. Сравнивать их – все равно что сопоставлять Евангелие и творения Аввакума.
Понимал ли сам Александр Сергеевич смысл им сотворенного? Осознавал ли масштаб собственной личности? [2]
Хороший вопрос. Люблю хорошие вопросы. Осознавал ли Пушкин масштаб собственной личности? Зачем нужны умные люди?
Трудно сказать, в какой мере осознавал Пушкин «феномен Пушкина». Цену он себе знал, а вот масштаб…
Впрочем, к масштабу мы еще вернемся.
На наш взгляд, важнее и показательнее то, что он сполна расплатился за «содеянное». Пушкин был убит в расцвете своего гениального дарования – теми силами, которые мыслили исключительно в рамках индивидоцентрической парадигмы. Его убили за подвиг воплощения персоноцентризма (в жизни и творчестве), убили те, кто был врагом личности: если отвлечься от частностей, то экзистенциальный расклад сил примерно такой. Враги личности расправились с личностью. Натура – с культурой. Цивилизация избавилась от того, кто предрек ее исчезновение (трансформацию, переход в иное качество).
Такова цена вопроса «быть или не быть личностью». Смерть поэта стала продолжением дела жизни.
Конечно, не стоит обольщаться: Пушкин является пока что скрытой, имплицитной точкой отсчета в литературе, да и то преимущественно в русской, с ее откровенно персоноцентрической ориентацией, давшей удивительно зрелые плоды в золотой век ее развития; всемирно-исторические масштабы русского гения пока что не очевидны.
Но литература может развиваться, прогрессировать только с учетом опыта Пушкина, его романа в стихах. Несерьезно делать вид, что «солнца поэзии» не существует. Развитие литературы вне пушкинского русла – это лукавое уклонение от вызова времени; изменой культуре это не назовешь, но и вкладом в культуру назвать трудно. Толочь воду в ступе: примерно таков смысл стилевых экспериментов ради экспериментов. Индивидоцентрический дискурс уже изменен на персоноцентрический: это исторически свершившийся факт. Как говорится, уже написан «Евгений Онегин». Нравится это кому-то или нет.
Не очень удачная русская (прорусская?) формула Аполлона Григорьева «Пушкин – это наше все» тем не менее содержит в себе зерно универсальной истины. Если рассматривать формулу «Пушкин – это наше все» как нечто близкое сердцу и душе русского человека, как формулу региональную или этнокультурную, то она принижает Пушкина (хотя кажется, что воздает ему должное: благие намерения, как всегда, напускают туману); в качестве формулы всемирной (универсальной) – она возвышает русского гения, вознося его имя до подобающих его заслугам культурных высот. Если написать пророчество Аполлона Григорьева, например, на английском и произнести от имени всего человечества, как это сегодня делается сплошь и рядом сильными мира сего, формула приобретет куда более весомую культурную значимость. Pushkin is our everything (если перевод передает суть русской формулы). Пушкиным должны гордиться все. Как и Гомером. Пушкин – это всех все; это все для тех, кто уважает себя, культуру в себе. Сделанное Пушкиным настолько впечатляет, что хочется назвать это русским культурным проектом – возможно, самым существенным вкладом русских в словесно-художественную культуру, а также в гуманитарную культуру человечества.
