– Guten Morgen, – крикнула она, и, к ее удивлению, он откликнулся на превосходном английском:
– Вы ведь работаете в Диком месте?
– О, вам известно, как мы его называем?
Петер был рад возможности попрактиковаться в английском, Еве нравилось заводить друзей вне лагеря, обитателям которого от нее постоянно что-то было нужно. Сближение с местным населением не поощрялось, делиться провизией с немцами им не разрешали.
– Но что в том плохого? – недоумевала Ева. Они тоже страдают от этой нескончаемой войны. Простые граждане не просили, чтобы их втягивали в этот страшный военный конфликт. Они больше не враги, они тоже стараются наладить свою жизнь. Неужели мы не вправе хотя бы попытаться быть друзьями и общаться друг с другом?
Раз или два Ева встречала Петера во время прогулок, а потом он пригласил ее к себе на ферму и познакомил с матерью. Пожилая вдова, она одна тащила на своих плечах все хозяйство, пока ее сын служил в армии.
– Мы никогда не хотели воевать, – сказала фрау Деген, предложив Еве сесть за стол и отведать вместе с ними простую пищу – черный хлеб с картошкой. Ева мысленно отметила, что надо бы принести гостинец, если ее пригласят еще раз. – У нас всегда было одно желание – накормить себя и свои семьи. Все те ужасы, про которые рассказывают… нашей вины в том нет. К таким людям, как мы, это не имеет отношения. Мы слыхом не слыхивали про концлагеря и о том, что там происходило. Моя сестра с мужем живут в городе. Так их заставили вступить в партию. Люди боялись выделяться. Никому нельзя было доверять, даже давним соседям. Нам в деревне повезло больше, а в городах никому не удалось этого избежать.
– Теперь все это в прошлом, Mutti, – произнес Петер. – Нам просто нужно усердно трудиться и попытаться забыть про тяготы последних лет.
– Легко сказать! Мы потеряли цвет нации – крепких, молодых мужчин. Разве с такими потерями наша страна сумеет снова достичь процветания? Столько людей погибло. И теперь наше положение еще хуже, чем прежде. Мы терпим невзгоды, лишения. Хорошо еще, что куры несут яйца, а вот корова молока не дает, и на сливочное масло нет денег. Люди в деревне пекут блины на касторовом масле, а кофе варят из желудей.
Мать Петера продолжала жаловаться своему терпеливому белокурому сыну, а тот неустанно ее заверял, что со временем все образуется. Ева чувствовала себя непринужденно в их скромном, но гостеприимном доме и все больше проникалась симпатией к рядовым немцам, которых силком заставили служить системе и втянули против воли в войну. Союзники между собой договорились не оказывать никакой помощи гражданскому населению Германии, но что плохого в том, чтобы пообщаться с ними, выслушать их и, может быть, попытаться понять, почему это все произошло?
Петер показал Еве их маленькое хозяйство. Он планировал отремонтировать ветхий сарай, заменить прогнившие заборы, вспахать поля.
– Нам придется работать еще упорнее, но главное, что наступил мир, потому что хуже войны быть ничего не может, – сказал Петер. Он стал засучивать рукава рубашки, обнажая мускулистые бронзовые руки. – Надеюсь, я не всегда буду фермером, но пока я должен помочь матери. Если нам удастся вырастить урожай – значит, мы выживем.
Ева несколько раз посещала ферму Петера, выслушивая его рассуждения о том, как он надеется однажды податься в город, и, когда зимой, второй ее зимой в Вильдфлеккене, он вызвался показать ей лучшие лыжные трассы в близлежащих горах, она без опаски приняла его приглашение, сочтя, что в этом нет ничего странного. Лыжницей она была не очень опытной и в одиночку не отваживалась далеко уходить от лагеря. Пока освоила лишь пологие склоны близ Вильдфлеккена, так сказать, для начинающих. Лыжи она взяла со склада лыжного инвентаря, что нацисты оставили в лагере. На прогулку обычно надевала несколько свитеров, темно-коричневую твидовую куртку и мужские вельветовые брюки – вполне практичные, даром что большого размера. Их она подпоясывала кожаным ремнем, в котором ей пришлось проделать несколько дополнительных отверстий.
С Питером она встретилась на некогда популярном, а теперь безлюдном лыжном курорте, куда доехала на одном из проходивших через деревню грузовиков, которые обычно доставляли продукты.
– Это не самые лучшие лыжные склоны в Германии, зато рядышком, – объяснил Петер, ведя ее к покачивающемуся кресельному подъемнику. – Если хочешь по-настоящему насладиться катанием, нужно отправляться дальше в Альпы.
– Да, конечно, – отвечала Ева, усаживаясь в кресло рядом с ним, – но я не могу надолго покидать лагерь. Длинный отпуск у меня только весной, и я вполне счастлива, что имею возможность покататься хотя бы здесь.
Подъемник полз все выше и выше, прорезая искрящийся воздух. Еве не терпелось пробежаться по свежему снегу. Все вокруг было новое, чистое, белое, словно снег засыпал весь ужас последних пяти лет. На вершине Петер указал в сторону Ашаффенбурга, лежавшего на западе.
– Там склоны еще лучше, но этот для нас наиболее подходящий. Готова? – Ева снова подтянула широкие брюки, надеясь, что они не свалятся с нее во время езды, и кивнула.
Они покатили вниз. Петер – стремительно. Ева – медленнее и осторожнее. Морозный воздух, обжигая щеки, воодушевлял и раззадоривал, и постепенно в ней крепла уверенность в собственных силах. Достигнув подножия склона, они захотели снова подняться. После второго спуска Петер сказал:
– Давай еще разок и хватит, да?
Небо уже начинало подергиваться розовыми красками заката, день быстро угасал. Поколебавшись, Ева ответила согласием:
– Что ж, на разок время есть. Поехали.
Они скользили бок о бок, а потом Петер резко повернул и влетел в ельник, крикнув:
– Сюда давай, так интереснее.
И Ева последовала за ним. Лавировать между хвойными деревьями было еще труднее, она бежала все медленнее и медленнее. В ельнике было темнее, чем на открытом месте. Снег, конечно, белел между темными стволами, но меркнущий дневной свет сюда почти не проникал, и она не заметила, что Петер спрятался за деревом и ждет, чтобы поставить ей подножку. Должно быть, он наступил на передний конец ее лыжи, потому что она кувырком полетела в мягкий снег.
– Черт, – выругалась Ева, поднимая голову. – А я-то думала, у меня кое-что получается.
Она отстегнула лыжи, но встать на ноги не успела: он внезапно навалился на нее. Она почувствовала, как он, всей тяжестью своего тела придавливая ее плечи к земле, стаскивает с нее большие, не по размеру брюки.
– Ты что?! – взвизгнула она, сопротивляясь. – Прекрати!
Петер кулаком вмазал ей по голове, да с такой силой, что она, охнув, набрала полный рот снега.
– Englisch, – презрительно бросил он со злостью в голосе. И куда только подевались его учтивые мягкие интонации, которые она слышала прежде? – Такие все из себя праведные, надменные! По-вашему, мы можем забыть? Сейчас узнаешь, что я думаю о вас, о тех, кто постоянно твердит нам, что мы виноваты и должны быть наказаны. Я положу этому конец, здесь и сейчас.
