Нервничал, не находил себе места!
Где галоши? Да вот они под столом.
Выпнул их наружу. Действительно, абсурд. Огромные черные галоши с яркими жизнерадостными чебурашками на корме. Один чебурашка нарисован нормально, а другой кривенький, кажется одноглазым.
– Выпивали в тот день? – спросил Покровский.
Тимур резко повернулся, цепко и колко глянул в глаза Покровскому. Тут как раз порыв ветра, хлопнула неприкрытая дверь комнаты, распахнулась дверь балкона, а по полу покатилась из-под шторы пустая иностранная бутылка, и Покровский перевел глаза на бутылку.
– Нет, не выпивал. Трезвый был. Нервничал просто. И больше такого не спрашивай, – сказал Тимур.
Хорошо. Взял, значит, яблоко, ножи, пошел во двор… И там предложил дочери шпрехшталмейстера… Не знал, чья дочь, а предлагал девушке. Она завизжала. Вернулся от греха подальше домой.
Дома гиря на глаза попалась, стояла на шкафу. Откуда гиря? Подвозил каких-то чумазых на машине в прошлом году. Проверили, все сходится, в день Циолковского как раз посадил Сулейманов, если ему верить, близ Калуги голосующих до Москвы. А они вонючие, не мылись пять дней. Высадил на хрен, пусть идут пешком. А потом смотрит – гиря в машине, на заднем сидении. Вывалилась, вряд ли специально оставили. Ну и валялась с тех пор дома. Думал как-нибудь при случае ею куда-нибудь запулить.
Взял гирю, вышел снова на улицу…
– В перчатках? – догадался Покровский. Увидел на тумбочке черные блестящие перчатки.
Конечно, в перчатках! Как с ножами еще пошел в первый раз – надел перчатки. Как на арену. Ну да, понятно. Свежих отпечатков потому и не было на гире, а что вообще никаких на ней не было – так Сулейманову наверняка помогает по хозяйству какая-нибудь тщательная женщина.
Почему на каркасы проследовал? Киношники хотят там трюки снимать, Тимура пригласить в фильм, водили его туда, показывали место, советовались. Интересное место. А тут вспомнил. Злость кипит, пар выхода требует. Ну и пошел туда, думал шугануть кого-нибудь. Ждал долго, никого. А тут бабки идут. Не стыдно бабок пугать?
– Ты мне объяснять будешь, что стыдно? – встал резко Тимур, пошел на Кравцова, но Кравцов ноги расставил и такое движение сделал, плавно качнулся, что циркач обострять передумал.
Принимает что-то, возможно, поувесистее алкоголя. Не мешало бы Сулейманову полгодика в санатории на Черном или, напротив, Балтийском море. Может себе страна позволить такой расход на выдающегося циркача.
Мцыри, будто мысли прочитал, развернулся:
– Капитан, я себя контролирую! Мне знаешь сколько лет? Сорок, капитан. Мне насрать, что ты там думаешь в голове.
И объяснил про бабок. Конечно, планировал пугнуть каких-нибудь лоботрясов или алкашей. Никак уж не божьих одуванчиков. Согласен, западло вышло. Согласен! Он не собирался, а одна бабка другой вдруг начала говорить, как много в Москве черножопых стало. Ну и не выдержал, ахнул гирей. Вот оно что.
Можно понять Сулейманова. Но «я себя контролирую» – явное преувеличение.
Почему с каркасов не прямо к Ленинградке пошел, а кругом через Песчаные? Тут циркач удивился, как его вычислили. Кругом пошел потому, что пройтись хотелось, скорости хотелось, разгона. А шарабан в ремонте. Так бы по Москве погонял. В рогатого сел потому, что он прямо вдруг перед носом остановился и двери, как занавес, распахнул.
А не был ли циркач на каркасах, на той же площадке за пару недель до события? Был. Когда тогда с киношниками ходили, запомнил эту площадку, а потом однажды сам ходил, да. Смотрел, примеривался, кинжалами думал в то же самое дерево попробовать.
– Места себе не нахожу, места, ты понимаешь, капитан, места не нахожу!
Чего тут не понимать.
– А вы не испугались тогда в машине?
Тут Тимур не понял. Настя Кох имела в виду, что если люди гирю оставили на заднем сидении, то не планировали ли они этой гирей-то водителя по голове. Тимур глянул на Настю Кох с легким презрением.
Но на прощание поцеловал ей руку. Пытался подарить кинжал. Настя Кох испуганно отказалась. Сулейманов тогда совершил незаметное движение, и кинжал, лежавший на протянутой ладони, полетел вдруг ему за спину и вонзился в олений лоб.
– Давно хотел выбросить, – сказал Сулейманов. – Идем, да? Провожу вас, выброшу.
Резко содрал со стены голову, вывернув шурупы со штукатуркой, сунул ноги в галоши с чебурашками, мгновенно натянул перчатки, подхватил голову… Кинжал изо лба все же вытащил, оставил дома.
Во дворе встретилась чета лилипутов, оба в желтом. Сулейманов пуганул их оленьими рогами, лилипуты шарахнулись, залепетали, Сулейманов подмигнул Насте Кох.
– Нехорошо, – сказал Покровский.
Хотел сказать «братьев наших меньших», но осекся, это тоже вышло бы нехорошо.
Сулейманов осклабился:
– Это друзья мои. Мы тут знаем, что хорошо, что нехорошо.
– Мог ведь впрямь угробить старушек, по голове попасть, – сказала Настя Кох, когда вышли из ворот.
Девочки прыгали по клеткам, одна в синем, другая в красном, другие девочки. Подъехала маршрутка от рынка, оттуда выгрузились горожане с сумками и авоськами, на их место загрузились порожние горожане.
– Опасная личность, – согласился Покровский. – Скажу Жуневу, пусть скажет Подлубнову, чтобы сказал кому-нибудь наверху, что неплохо бы циркачу экспертизу… А нам главное, что нет больше дела на каркасах, ура.
Бочка с квасом у метро «Аэропорт». Циркулировал слух, что среди наливальщиц кваса распространена забава дохлых кошек в бочки кидать, мстить на такой манер покупателям за свои зачастую незадавшиеся судьбы. Покровский изучил вопрос, про кошек оказалось неправдой, и технология периодической пропарки бочек в Москве вроде бы соблюдалась. Дальше, однако, разматывалась целая цепочка «однако»: однако не только внутренности бочки, но и кружки… не очень чисто их можно вымыть – однако иной раз Покровский все же позволял себе кружку, в жару очень приятно бывает, а когда положительная эмоция против вируса, то не факт, что вирус ее сборет, – однако сейчас не стал пить квас Покровский. Не так жарко, как в начале недели.
Кравцов и Настя Кох, однако, в удовольствии себе не отказали, Кравцов уговорил кружку за пять копеек, Настя Кох за три. Покровский глазел по сторонам. Ба, снова Птушко из «Гидропроекта», на сей раз с незнакомым милиционером. Идут-хохочут.
– Чего хохочете? – спросил Покровский.
Милиционер набычился было, но Птушко его опередил:
– Товарищ следователь!
Покровский не стал поправлять, что он не следователь.
– Анекдот про Штирлица! – сиял гидропроектировщик. – Штирлиц выстрелил в Мюллера, а пуля отскочила. «Броневой!» – подумал Штирлиц.
И сам по новому кругу захохотал, и милиционер заулыбался тоже.
