– …
– Но я ее оттуда заберу, если она тебе нравится. Она ведь тебе нравится, да? Значит, мои вкусы, видимо, заострены не под тем углом?
– Не… не обязательно. Я пытаюсь вспомнить, кто мне ее прислал. Явно какой-то ребенок, откуда-то. Озабоченный. Пытаюсь вспомнить сопроводительное письмо…
– Но вот напечатано прекрасно – это я отметила.
– …
– Дай-ка я отведаю ложечку твоего супа, вот.
– По-моему, он и написал, что это почти что история об истории. Фокус нарратива – описание женой случая, когда Костиган трогал сына… Почти что история о том, как история ждет, ждет, но не умирает, всегда может вернуться, даже после того, как предполагаемые персонажи давным-давно ушли со сцены реальности.
– Очень даже прилично.
– Что?
– Бульон очень вкусный. Сливочный. Видимо, мне только устрицы не нравятся.
– Припоминаю, он вроде бы говорил, что изначально история была о соседской одержимости. О том, как иногда соседи становятся одержимы другими соседями, даже детьми, и, может, заглядывают в их спальни через забор из своих берлог… но что обычно наблюдаемым узнать об этом невозможно, потому что каждый сосед замкнут внутри собственного участка, своего дома, окружен забором. Заперт. Все важное, как хорошее-важное, так и плохое-важное, остается тайным.
– …
– Только вот изредка Тайное просачивается, время от времени, превращается в Происшествие. А происшествие, будучи наблюдаемо, превращается в Историю. И История продолжается, в Сознании, даже за пределами и внутри изолирующей мембраны дома, и участка, и забора, что окружал и изолировал каждого индивидуального пригородного обитателя.
– Мембраны?
– Прости. Скверный выбор слова. Я уверен, что услышу его после обеда не раз и не два.
– Ты после обеда идешь к Джею?
– Я говорил тебе еще вчера. Мы обсуждали это вчера.
– …
– Ты по какой-то причине не хочешь, чтобы я сегодня ходил к Джею?
– …
– И что, насколько я помню, часть отсылок в этой истории, насчет птички, сгоревшего дома, насчет кривой ухмылки, как-то связаны с контекстом, созданным более обширной нарративной системой, и эта история – только часть ее.
– Ну, сам понимаешь, меня упоминание птички расстроило. Особенно то, что она умерла. Что, по сути, случилось и с Владом Колосажателем, хотя бы в отношении меня, хотя бы временно.
– Он, мне сказали, был вчера в телевизоре. Видимо, шоу Псикка идет каждый божий вечер.
– Знаю. Кэнди вчера его смотрела. Наверно, он реально хорош. Она сказала, Псикк не слезал с экстаза.
– Ты его не смотрела?
– Кэнди смотрела его у мистера Альянса. У него кабельное. У нас, в доме Тиссоу, кабеля нет. Не подключен. Миссис Тиссоу обычно смотрит Орала Робертса на обычном канале. Вообще с кабелем в Восточном Коринфе напряжно, потому что кабельная компания и папа все еще…
– Где ты была?
– Что?
– Где ты была вчера вечером?
– О господи, где я только не была. Ходила проветриться. Смотрела, как в парке играют в софтбол
[140]. Быстрая подача. Мне нравится быстрая подача. Говорила с папой по телефону насчет Ля-Ваша, разговор затянулся. А потом рано легла спать. Но я все-таки прочитала еще несколько историй. Я прочитала…
– Где был Ланг, интересно.
– …
– Ты ужасно бледная.
– Почему ты думаешь, что я знаю, где был Ланг?
– Я просто размышлял вслух.
– Я слышала определенный тон.
– Ты ничего не слышала, кроме своего воображения.
– А это еще что значит?
– Что с тобой такое, Линор? Дорогая, клянусь, я ничего не имел в виду.
– …
– Ты уверена, что ты в порядке?
– …
– История о Концеппере такая ужасная? Это она на тебя подействовала?
– От историй не бледнеют и не болеют, Рик. История, по-моему, такая плохая, что она никак на меня не подействовала, ни хорошо, ни плохо, вообще.
– Тогда в чем дело, Линор?
– …
– Может, пойдем? Сюда стал наведываться Норман, очень часто; он тут обедает, примерно в это время, так что…
– А вот это вот что значит?
– Боже мой, да ничего это не значит! Я просто подумал, ты не хочешь его видеть, ну и всё.
– Как он сюда вообще пролезает?
– По-видимому, просто усаживается на тротуаре. Подстилает газеты. Ему носят еду в огромной производственной таре. То еще зрелище.
– Тогда, наверно, пойдем. Чтоб мне не пришлось мимо него протискиваться.
– Вице-президенты «Компании Бомбардини» глубоко встревожены. Они на полном серьезе утверждают, что Норман пытается заесть себя до смерти.
– Или кого-то другого до смерти.
– Уж конечно, ты не принимаешь всерьез эти его душераздирающие планы.
– Не вздумай говорить мне, Рик, что́ я принимаю всерьез, а что не всерьез.
– Господи боже, да что с тобой такое?
– …
– Прислушайся… Только прислушайся.
– …
– Слышишь?
– Я правда что-то слышу. Это гром, нет?
– Не может быть. За тенью светит солнышко, видишь? Боюсь, я чую приближение Нормана.
– Давай уже пойдем. Приканчивай свои ротики.
– Ты абсолютно уверена, что ты в порядке?
– …
/г/
На работе Кэнди Мандибула курила, прихлебывала «Тэб» и наслаждалась перерывом на обед Юдифь Прифт. Юдифь становилось многовато. Сегодня она принесла пакеты, набитые сахарными печенюшками в форме кошечек и птичек, для Линор и Кэнди. Юдифь реально превращалась в геморрой.
Консоль загудела. Кэнди нажал «Вкл.» и минуту развлекалась с хриплым мужиком, желавшим знать, предпочитает ли она шероховатые перила гладким. Потом приняла следующий звонок.
– «Част и Кипуч», – сказала она.
– Кто? – сказал голос.
– Издательство «Част и Кипуч, Инк.», чем я могу вам помочь, – сказала Кэнди, закатив глаза.
– Иисусе, я думала, уж и не дозвонюсь, – сказал голос. – Мисс, вы знали, что у вас все телефоны перепутаны?
– Насчет этого ходят какие-то слухи, мэм. Я могу вам чем-то помочь? – Кэнди влила в себя немного «Тэба» в обход мундштука. Она пыталась понять, чей это голос в трубке. Тот звучал смутно знакомо.
