– Что ты имеешь в виду, осторожно? Он тронул нашего ребенка осторожно? – Слотник глянул на Эвелин.
– Это было как… – Эвелин глянула на Концеппера. – Это было, как бывает, когда стоишь перед чистым окном, очень чистым окном, смотришь в него, и окно такое чистое, что кажется, его и нет. Понимаешь? И чтобы убедиться, что оно есть, даже хотя ты знаешь, что оно есть на самом-то деле, ты протягиваешь руку и просто… дотрагиваешься до окна, чуть-чуть. Почти и не дотрагиваешься. Вот как это было. И Стив ничего не сделал, я думаю, он и не заметил. Думаю, он решил, что мистер Костиган просто снял пушинку с его рубашки. Но это было другое, я знаю. Что-то странное, но и… крошечное. Я сразу об этом забыла. Не думаю, что я пыталась это как-то себе объяснить. – Она глянула на Концеппера. – Вот и все, только один раз, и очень давно.
– Понятно, – сказал Концеппер.
Слотники ничего не говорили.
– Ну, вы, наверное, понимаете, почему я решил, что стоит к вам вломиться, – сказал Концеппер. – Я просто подумал, вы должны это узнать, в какой-то момент, и я решил, что сейчас… ну, лучше, чем потом. – Он еле заметно улыбнулся.
– Спасибо тебе, – сказал Слотник тихо.
– Слушайте, – сказал Концеппер, – если хотите мой совет, все-таки мы с вами соседи, я думаю, все, что нужно, – это поговорить со Стивом. Без лишних треволнений, просто убедиться, не случилось ли чего, что могло бы его расстроить. – Он глянул на Эвелин. – Я уверен, что и не случилось. Мне кажется, это совсем другая история. Но, понятно, вы, естественно, захотите просто… с ним поговорить.
– Пойду разбужу его, сейчас же, – сказал Слотник. Он встал. Концеппер и Эвелин встали. Концеппер взял плащ и развернул его, разглаживая складки.
– Наверное, хорошо бы, Дон, – сказал он. – Наверное, хорошо бы с ним просто поговорить. Лично я думаю, что больше ничего делать не надо. И, Дон, если ты хочешь пойти и посмотреть на… все, я буду в этом доме еще где-то около часа.
– Ни за что на свете, – сказал Слотник. – Мы будем благодарны, если твоя команда от всего этого избавится. Не хочу ничего видеть. – Он атаковал хохолок. – Если он тронул своей лапой ребенка, я его убью.
Прошла секунда.
– В общем, – сказал Концеппер, – я пойду. Надеюсь, я поступил правильно, что пришел. И простите, если это вас огорчило. Я просто подумал, что вы должны узнать всю историю.
– Монро, – сказал Слотник, – ты наш друг. Мы тебе благодарны. Ты поступил правильно. Мы благодарны тебе, и это не просто слова. – Он протянул липкую руку, которую Концеппер пожал, чуя сироп. Слотник стремительно развернулся на шлепанцах и устремился к лестнице.
Эвелин указала Концепперу на дверь. Ничего не сказала.
Перед дверью Концеппер обернулся к ней.
– Слушай, – сказал он. Глянул на лестницу. – Я пойму, если время неподходящее. – Он тепло улыбнулся. – Но мне хотелось бы тебя увидеть, и я просто скажу тебе, что на деле буду в этом доме весь день. Мне нужно все закончить сегодня, я сильно отстаю от графика. Но весь день, вот в чем дело. А команда приедет в три. Ну, я просто тебе говорю. Делай, что хочешь, само собой. Но если у тебя получится, если захочешь, пока они смотрят бейсбол…
Эвелин ничего не сказала. Открыла входную дверь для Концеппера. Она глядела мимо него, на что-то на газоне. Концеппер обернулся и посмотрел.
– А вот и Скотт! – сказал он. – Привет, Скотт! Помнишь меня?
Скотт Слотник шлепал теннисным мячиком по кирпичам подъездной дорожки, ближе к улице. Мячик глухо отскакивал от усеивавших дорожку травяных обрезков. По зову Концеппера Скотт оглянулся.
Было тихо, если не считать трескотню механического секатора на той стороне улицы. Эвелин смотрела на Скотта, мимо Скотта. Потом будто вздрогнула от испуга.
– Скотт! – резко крикнула она. – Пожалуйста, иди сюда, сейчас же!
Концеппер обернулся и глянул на Эвелин. Улыбнулся и положил мягкую руку на рукав ее халата.
– Эй, – сказал он нежно. – Ну же.
Эвелин секунду не сводила глаз с руки Концеппера на рукаве. Скотт пошел к двери. Она вновь посмотрела на него.
– Все в порядке, крошка, – крикнула она. Изобразила улыбку. – Продолжай играть, если хочешь.
Скотт глянул на Концеппера и на мать, потом на мячик в руке.
– В общем, просто знай, что я тут, ну и всё; я там, весь день, до трех, – сказал Концеппер.
– Да, – сказала Эвелин. Она вернулась в дом, оставив дверь открытой.
Концеппер двинулся по дорожке из шероховатого кирпича к Скотту Слотнику.
Через окно гостиной Эвелин наблюдала, как Концеппер замер, улыбнулся и опустился на колени, чтобы сказать пару слов Скотту Слотнику. В ответ на сказанное тот робко улыбнулся и кивнул. Концеппер засмеялся. Эвелин попыталась пригладить утренние волосы, чтобы те облегали уши. Ее липкие пальцы тянули волосы за собой.
16. 1990
/а/
9 сентября
Сон, столь абсолютно пугающий, сбивающий с толку и зловещий, что, когда Концеппер очнулся, из него лилось.
«Доктор Дж___ в опасности, большой и личной», – подумал он, криво ухмыльнувшись,
Мы с Лангом в моем офисе, каждый на своем стуле, перевод – между нами. Мы оба таинственно и тревожно нагие. Полдень; движется тень. Я гляжу вниз и накрываю себя чайным пакетиком, но есть еще Ланг во всем своем ужасе. Ланг рисует портрет Линор на обороте последней страницы «Любви». Это потрясающий, жизнеподобный портрет неодетой Линор. У меня под чайным пакетиком начинается эрекция. Ручка Ланга – в форме пивной бутылки; Ланг периодически эту ручку посасывает. Линор – на странице, на спине, Варгасова дева
[138], В. Ланг пишет свои инициалы на Линориной длинной, изогнутой ноге: глубокие, порочные ЛВШ.
По мере написания инициалов сквозь страницу проступают руки и волосы; наливаются груди, вздымается животик, взметываются и расходятся колени, ступни застенчиво елозят по краям страницы. Ланг работает ручкой. Линор выходит из страницы и кружит по комнате.
Клацают по оконному стеклу ногти. За окном – юная Минди Металман, очень юная, вероятно тринадцати лет, с яркой помадой на крохотных разбитых губках. Держит механический секатор, показывает на чайный пакетик. Меня засасывает обратно в тень, которая чернилами расползается по белой стене. Когда я отвожу взгляд от окна, Линор, стоя на коленях, расписывается ручкой в виде пивной бутылки на Ланговой ягодице, пишет свое имя длинными медленными завитками, фиолетовыми чернилами, а ее другая рука находит точку опоры, какую может, на Ланговом героическом переде.
Я издаю безвоздушный вопль и начинаю фонтанировать мочой. Поток направлен вверх, это веер из неисчислимого множества струй, и они бритвенно остры и столь горячи, что меня ошпаривает, когда я пытаюсь их пересечь. Я в ловушке своего же веера. Горячие стремнины вихрятся на офисном ковре, поднимаются, плещутся, мертвенно-белые, у Линориных грудей, дрожащих от ее усилий. В горячих брызгах чайный пакетик кровоточит. Заваривается чай. «Ты, чай, симптосис!» – говорит Ланг, усмехаясь.
