– Свести бы вас с Бабулей Линор, вот кого бы стоило свести. Уверена, она бы отлупила тебя всеми веслами, какими бы ты захотел. Бейсбольными битами, киянками, досками с гвоздями…
– Ради бога, Линор.
– Делаю, что могу, Рик.
– Так ты меня все-таки любишь.
– Делаю, что могу.
– Что означает что́?
– …
– Ну а почему ты меня любишь?
– Ох ты. Реально, не стала бы я сейчас это обсуждать.
– Нет, я серьезно, Линор, почему? На основании чего? Мне нужно знать, чтобы я отчаянно пытался усилить эти черты, на основании которых ты меня любишь. Чтобы внутри меня ты была моя, все время.
– Для начала ты мог бы перестать говорить про «моя».
– Пожалуйста, пожалуйста. Ну пожалуйста.
– …
– Знаю, я довольно-таки невротик. Знаю, что собственник. Знаю, что много суечусь и слегка женственен. Подбородка по большому счету нет, не высокий, не сильный, ужасно лысею с макушки и вынужден носить эту карикатурную беретку – хотя она, конечно, очень красивая беретка.
– …
– И я сексуально объективно неадекватен, Линор, давай, пожалуйста, скажем это не таясь, хоть единожды. Я при всем желании не могу тебя ублажить. Мы не можем стать одним. Входная Дверь Единения для меня – не входная. Я могу лишь биться в исступлении о твою наружу. Лишь о твою наружу. Я не могу быть истинно внутри тебя, я близок только для риска беременности, но не для истинного ублажения. Когда мы вместе, ты наверняка чувствуешь ужасную пустоту внутри. Не говоря, конечно, о значительной нечистоте.
– …
– Так почему же? Перечисли черты, на основании которых ты меня любишь, и я буду тренировать их немилосердно, чтоб они укрепились, разрослись и заполнили ширь твоего психологического окоема.
– Что с тобой такое?
– Пожалуйста, скажи мне.
– Рик, я не знаю. Думаю, у нас с тобой, наверно, просто разные концепции вот этого, знаешь, понятия «любовь».
– …
– Я думаю, для меня важен типа разворот, с какого-то момента, а потом уже мало что что-то значит.
– Разворот? Объясни, объясни.
– Это очень неловко.
– Прошу тебя.
– Сначала какой-то человек тебе, может быть, нравится на основании, ну, его личных черт. Как он выглядит или как он действует, или, может, он умный, или какое-то сочетание и вообще. То есть вначале эти, как ты говоришь, черты человека влияют на то, что ты насчет этого человека чувствуешь.
– Здесь все совсем не так хорошо.
– Но потом, если ты добралась до момента, когда, ну, любишь человека, все остальное типа разворачивается. Ты уже не любишь человека, потому что он такой-то; ты любишь, что он такой-то, потому что ты любишь человека. Сияние идет изнутри наружу, а не снаружи внутрь. По крайней мере именно так… ой, прости меня. Именно так кажется мне.
– О господи. И именно это случилось со мной? Случился этот разворот?
– Ну, Рик, это глупо, пойти будто бы в спортзал и начать тренировать черты личности. Просто глупо.
– Значит, все и правда развернулось.
– …
– Линор?
– Хватит меня распинать, Рик. У меня чувство, что я бабочка на стенде.
– Но если такое свойство, распинать, – моя черта, значит, ты должна любить эту черту, если все развернулось.
– Видимо, я не так выразилась. Я правда не стала бы сейчас это обсуждать. Когда я говорю, мне кажется, что я голая на улице.
– А вот, например, Ланг? Как ты думаешь, Лангова любовь включает в себя разворот? Может Ланг перестать любить на основании черт и качеств?
– Особенно я не хочу говорить о нем, лады?
– Почему нет?
– …
– Не скрежещи зубами, скажи, почему нет. Мне жизненно важно знать, и ты же видишь, почему.
– Нет, Рик, не вижу.
– Ну как, если вопрос разворота остается неопределенным, что мне чувствовать насчет тебя и меня и, к примеру, всего лишь к примеру, Ланга? Потому что мы наблюдаем, в Ланге, мужественное создание, явно куда более достойное любви, нежели я, если мы о качествах, говоря объективно. Высокий, ногами легко достает до подножек барных стульев, до дрожи привлекательный, спокойный, раскрепощенный, умеренно забавный, много путешествовал, дико богат, мускулист, умен, хотя, на мой взгляд, вовсе не угрожающе…
– …
– И в бесчисленном множестве других аспектов его черты достойны любви, Линор. Я был с ним в мужском туалете. Ты меня слышишь? Я был с ним в мужском туалете.
– По-моему, тебя надо впихнуть в машину и отвезти к доктору Джею сию же минуту. Думаю, ты вышел на новые плато судорожной стремности.
– Я должен знать все, Линор. Ты должна теперь говорить мне все, или я взорвусь и схлопнусь. Я должен знать, вызвал ли я в тебе разворот. Я должен знать, вписывается Ланг или нет.
– Как это вписывание связано со всем остальным?
– Я должен знать. Ланг даже не знает, помнишь ты его или нет. В самолете он выражал сомнение и тревогу, мне, в то время как ты наслаждалась двенадцатым подряд часом сна.
– Ой, да помню я его. Насчет того, что я его не помню, тревожиться не надо.
– Тогда в чем проблема?
– Я правда просто не хочу об этом говорить. Ты что, пытаешься мне его продать и вообще? Я бы не хотела это обсуждать, и черта, которую я полюбила бы в тебе прямо сейчас, – это нехотение обсуждать то, что я не хочу обсуждать.
– Следующим, что ты услышишь, будет взрыв и схлопывание. Скажи, что я вызвал в тебе разворот, Линор. Пожалуйста.
– Тут где-то есть полотенце?
– Никаких душей, пока ты мне точно не скажешь. Я что-нибудь сотворю с трубопроводом.
– Слушь, Ланг – это главная причина, почему я реально выбесила всю семью и не поехала в Маунт-Холиок, ясно? Когда я была там в гостях, они с другим чуваком, с подростковой, амишской
[126], подмышечной бородкой, пришли, вломились, стали стучаться головами в стены, заставляли людей расписываться на их задницах, голых, и Ланг практически растлил Минди Металман на месте.
– Они теперь женаты, знаешь ли.
– Я слышала ваш разговор в «Аква Витаэ», Рик. Слышала. Я слышала все, что вы, парни, говорили, когда не следила за тем, чтобы голова Камешка не бултыхнулась в пиццу.
– Значит, с Лангом был разворот наоборот. Ты его антилюбишь, в свете всех качеств, которые вроде как просят и просто требуют любви. И все-таки через разворот ты любишь в мужчине приблизительно одну двадцатую мужчины, какой он есть…
