– Никогда мне не было так хорошо после душа, как после того душа.
– Видимо, ты пробыла там довольно долго, раз им хватило времени умыкнуть попугая до твоего возвращения.
– Никто никого не умыкал. Они просто унесли его в фургон. И вообще-то, я думаю, что это было типа к лучшему, потому что мне по крайней мере не надо было ничего решать, на месте. Не надо было принимать решения за долю секунды под раскаленными добела телелампочками, от которых стошнило бы целый город.
– Но ты постановила, что это только на месяц.
– Мы с Кэнди пискнули, что это только на тридцать передач, пока они разбредались по своим дурацким фургонам с этими антеннами. Я сказала миссис Тиссоу: если попугая не вернут через месяц, я подам в суд. Но вот не думаю, что ее это шибко впечатлило.
– Мы подадим в суд, если надо. Можем пойти к этому мужику, с которым соглашение у «Че и Ка». Видит бог, за такие деньги мог бы и потрудиться. Или наймем своего и ему заплатим. В конце концов, юридически попугай мой, я помню.
– В смысле? Ты же подарил мне его на Рождество. Я сказала, что это лучший рождественский подарок в моей жизни, помнишь?
– И плюс ты ненавидишь Влада Колосажателя. Ты демонстрируешь это все время.
– …
– Признаю́, я сожалею, что его тебе купил. Но с юридической точки зрения у меня есть чек от зоомагазина «Пятачки и перья». И, что важнее, если вспомнить, на означенное Рождество я подарил тебе то, о чем ты просила, а ты не подарила мне то, о чем просил я. Произведи мы психологически удовлетворительный рождественский обмен, это было бы одно. А так все прошло односторонне. Я своего подарка не получил. Так что в каком-то психологическо дефис юридическом смысле попугай остается формально моим.
– Ты сказал, тебе понравился берет, который я тебе подарила.
– Но это не то, о чем я просил.
– Слушь, мы это уже обсуждали. Я сказала тебе, что не стану этого делать. Если бы тебе не было по-уродски все равно, ты бы хотел только того, чего хочу я. А я не хочу, чтобы меня связывали, и я точно не буду лупить тебя по заду никакими веслами. Это шиза.
– Ты не понимаешь. Любая возможная шизанутость устраняется скрытой за ней мотивацией, вот как я пытался…
– Неимоверно опасная территория, Рик. Прекращаем.
– Если бы ты правда меня любила, ты бы мне разрешила.
– Даже не стану отвечать.
– Ты же меня любишь.
– Давай не будем.
– …
– …
– В любом случае я хочу сказать, что мои психологические, экономические и юридические ресурсы всегда к твоим услугам. Типа как бы. И не думай, что это как-нибудь связано с гонораром. Можешь забрать весь гонорар, который тебе обещал Писклик, хотя, должен сказать, цифра какая-то несколько чересчур.
– Псикк.
– Псикк. Он реально был в белой коже и с буквами на груди?
– Это было бы смешно, если б не было так пошло. И я возненавидела его ковбойские сапоги.
– Обувь, опять.
– А Ланг был ужасно назойлив с Кэнди, мне показалось. Высунул язык и свесил его типа до колен. Бог знает, что у них там вышло, когда мы доставили его обратно.
– Ничего, чего она не захотела бы, не вышло.
– Ты злой. Но она в любом случае подцепила самого́ президента «Альянса колбасных кишок», она мне сказала. Ника Альянса. Наконец-то загнала его в лузу, сказала она. Она ходит в том фиолетовом платье уже неделю. Это платье ей слишком мало.
– И, конечно, если совсем прижмет, Ланг еще и женат на твоей…
– Насчет Влада самое гадкое будет то, что все это кошмарно неловко. Деньги, ну, я не знаю, что думать насчет любых денежных обещаний. Но карьера Псикка точно развалится на лету, когда папа и Нил Обстат выйдут на рынок со своей шишковидной едой, и всем станет ясно, кто отчего заговорил, и люди сложат два и два: это мой попугай, а я папина дочь. И в конечном итоге насчет Бабули и других жильцов и персонала заявят в полицию, и об этом напишут газеты. Выглядеть все будет так, будто Псикк пытался облапошить всех этих бедняг, которые каждую неделю шлют его клубу деньги, которые могли бы потратить на врача, чтобы стать партнерами с Богом или кем-то там. Выглядеть все будет так, будто я, возможно, помогала ему провернуть махинацию.
– Ты пыталась его предупредить, Линор.
– Это было абсолютно невозможно. Он не способен слушать. Стоило сказать «отец», как он сразу заводился, постукивал ножкой и тыкал пальцем в потолок. И это его ужасное дыхание. Думаю, это, наверно, худшее дыхание, которое я когда-либо нюхала, от кого-либо. Юдифь в сравнении с ним благоухает, а она – предыдущий чемпион.
– Ненавижу Прифт.
– …
– Ну хоть Ланг теперь при комнате. Он мне сильно поможет.
– И, знаешь, я буду по нему скучать. Мне нравилось гнобить его зеркальце на пару с Кэнди. Я была не прочь пылесосить за ним семечки и дрянцо. Я была даже реально не против слушать, как он сквернословит. Он довольно мило разговаривал.
– Что ты думаешь насчет Ланга вообще?
– Хотя в этом было что-то жестокое – типа как Бабуля была расчетливо-жестокой. Заставляла меня привыкать слушать, что она все время говорит…
– Мы к таким, как он, не привыкли, но я правда чувствую общность.
– …А потом берёт и исчезает, снимается с якоря, со мной не говорит, но исправляет дело тем, что со мной говорит Влад, но Влад только и может, что повторять, что я ему скажу, да и то так себе…
– Не совсем понимаю, почему чувствую общность, но чувствую. Двое здешних нигдешних, не внутри, но вовне…
– …Так что я типа как бы говорю с собой, сама, теперь, только даже еще и хуже, потому что здесь рядом теперь есть это маленькое псевдо-Я в перьях, и оно постоянно напоминает мне о том, что я говорю сама с собой, и только.
– Только, конечно, его уже нет, теперь, да? Спасибо миссис Тиссоу и евангелисту.
– Наверно.
– А что я такое, Линор, если мы о разговорах? Я манекен? Кукла Блюмкера?
– Ты знаешь, что я имею в виду, Рик. Я тебе благодарна. Ты это знаешь.
– Все-таки, значит, ты меня любишь. Все-таки ты моя, в итоге.
– Ты знаешь, что я ненавижу все эти «моя».
– Ну, я успокоюсь на том, что ты меня любишь.
– Отлично, успокойся на этом.
– Так ты меня любишь.
– Что я только что сказала?
– Что ты только что сказала, Линор? Как обычно, я не совсем уверен. Я точно не слышал слова «любовь» из твоего рта.
– …
– Есть слова, которые нужно произносить не таясь, Линор. Только произнося определенные слова, говорящий делает то, о чем говорит. «Любовь» – одно из таких слов, перформативное слово
[125]. Некоторые слова могут буквально менять реальность.
