Сочиняя «Наследие Каина», он не был уверен, не замахивается ли «выше головы» современной публики, но не вполне ясно, что он имел в виду. Безусловно, это драма о наследстве и судьбе, в которой есть ключевые для Коллинза элементы: отравление и попытка убийства, безумие и подмена личности. Две молодые девушки выросли как сестры, хотя на самом деле одна из них была сиротой, которую приняли в доме. Сирота была дочерью убийцы, казненной за жестокое умервщ-ление собственного мужа, ее «сестра» была идеально воспитанным отпрыском благочестивой семьи. Кто из них обратится ко злу? Именно это «наследие» и оказывается в центре внимания. В то время существовало немало теорий о природе наследственности, но Коллинз не любил скучные умствования. В его романе, как и в прежних произведениях, главный предмет заботы автора — просто рассказать историю.
В это время на Уимпол-стрит бывал Холл Кейн. Он описывал Коллинза как тихого и немного нервного. «Пока мы говорили, он сидел, наполовину склонив голову, и глаза его по большей части были обращены к столу, но время от времени он смотрел кому-то в лицо, и его взгляд был прямым и располагающим». Кажущаяся робость могла быть следствием усталости, которая в это время все чаще охватывала его.
Однако летом 1888 года на банкете Авторского общества он активно интересовался новыми знаменитостями литературного мира. Неизвестно, с кем его познакомили, но его мнение о «восходящих» писателях необязательно было восторженным. Он отметил, что, согласно утверждениям газет, каждую неделю восхваляют семь-восемь новых «великих гениев». По поводу литературных схваток в публичной печати он сказал только: «Эти несчастные существа, перенасыщенные самомнением». Один из персонажей «Злого гения» замечает про «новых писателей», что они «не дают ни истории, способной разбудить наши бедные нервы, ни неподобающих персонажей, способных обмануть нас в наших симпатиях, ни драматических ситуаций, способных нас напугать; искусное манипулирование деталями (как говорят рецензенты) и мастерская анатомия человеческих мотивов, которые — я знаю, о чем говорю, дорогая моя, но не могу объяснить».
Из всех молодых писателей ему больше всего понравился Райдер Хаггард, чьи «Копи царя Соломона» и «Она» полностью соответствовали его модели энергично рассказанной истории. Он никогда не упоминал Генри Джеймса или Томаса Харди, но сказал, что наслаждался первой частью «Похищенного» Роберта Льюиса Стивенсона. У него были, как говорится, старомодные вкусы.
В начале 1889 года, покидая вечерний прием, он нанял кеб с четырьмя лошадьми. На самом выезде на Кингсбридж его кеб столкнулся с другим экипажем и перевернулся, на Коллинза посыпались осколки стекла. Он выпал через верхнюю часть дверцы и удачно приземлился на мостовую, обошлось без травм. Стекло тоже не ранило его, но в целом он пережил шок. Не лучшее предзнаменование наступающего года. После этого он страдал от невралгических приступов, которые удавалось унять только столовыми ложками лауданума.
Но все же он горел желанием начать новый роман. Он говорил, что идея «бурлит» новыми персонажами и историями. Отчасти «Слепая любовь» стала откликом на грандиозный скандал со страховкой, незадолго до того произошедший в Германии; человек оформил на себя страхование жизни, а затем нашел похожего внешне умирающего и убедил лечь в больницу под его именем. Смерть несчастного была ускорена ядом. Коллинз соединил эту историю с рассказом про любовную одержимость добросердечной женщины мошенником. И на этот раз были собраны все традиционные ингредиенты его поздних сочинений.
Но 21 июня он сделал пометку на рукописи: «Итак, история написана для прессы до конца части 18». Девять дней спустя у него случился удар, парализовало левую сторону, опасались, что поврежден мозг. Прибыл Фрэнк Берд, он остался с больным на ночь. Временами Коллинз приходил в сознание, но у него начиналось «удушье» в области сердца. Кэрри Грейвз написала Уотту, что «у него временами легко в голове, и он не понимает, насколько болен». Он также испытывал перевозбуждение и начинал тревожиться о продвижении романа. Он не знал, но мог предполагать, что больше не сможет работать. Месяц спустя Кэрри Грейвз сообщила, что он окреп, но «паралич» все еще воздействует на его мозг. Она написала романистке Мэри Элизабет Брэддон: «Это ужасный шок — видеть столь чудесного гения сраженным в одно мгновение». Однако он уже мог лучше сосредотачиваться, много говорил о прошлом, Кэрри говорила Брэддон: «Сердце болит, когда видишь и слушаешь его».
4 августа случился рецидив, в течение двадцати шести часов он не мог ни есть, ни пить. Затем снова наступило облегчение, и Кэролайн смогла позавтракать вместе с ним. Он заметно оживился, Кэрри отвезла детей в Брайтон, в доме с Коллинзом оставались две платные сиделки. В конце месяца он продиктовал старшей дочери Мэриан письмо Уотту, в котором сообщал, что доктор доволен его прогрессом. Уотт успокоил его по поводу незавершенного текста «Слепой любви», убедив другого писателя, Уолтера Безанта, довести работу до финала. Задача была не настолько сложной, как может показаться, потому что Коллинз, следуя своей обычной практике, заранее сделал наброски с описанием каждого поворота сюжета, причем весьма детально, он также написал уже ряд диалогов к будущим частям. «Я был поражен, — писал Безант, — его пониманием огромной важности диалога в привлечении читательского внимания к эпизоду». Серию выпусков начали в Illustrated London News 6 июля и довели до конца без перерывов.
К началу сентября рука Коллинза достаточно окрепла, так что он смог сам написать письмо Фредерику Леманну, сообщая, что доктор «полон надежд» и сам он ожидает «более здоровых дней» впереди. Он был слишком слаб, чтобы принимать всех посетителей, которые приходили на Уимпол-стрит, но сумел поговорить с Джорджем Редфордом, который играл на виолончели на музыкальных вечерах у Джордж Элиот. Позднее Редфорд вспоминал: «Он сказал, пожав мне руку с прежней теплотой, “видите, я в порядке — чувствуете мою руку”». Они с Редфордом выкурили по сигаре. Редфорд добавляет: «Мне было трудно прятать взгляд». Затем, через две недели, начался бронхит, его пересадили к камину, закутав в одеяла. 21 сентября он написал карандашом записку Фрэнку Берду: «Я умираю, дорогой друг. У. К.». Затем на отдельном листке бумаги оставил еще одно послание. «Они сводят меня с ума, запрещая мне ин… Приходите, бога ради. Я слишком несчастен, чтобы писать». «Ин…», может быть, начало слова «инъекция». Берд прибыл немедленно, но пациент был уже вне пределов помощи земными средствами. Он ушел медленно и без боли. В понедельник, 23 сентября, Кэролайн Грейвз записала в дневнике: «Уилки умер в 10 утра».
20. Постскриптум
Провожавшие его собрались на Уимпол-стрит утром в пятницу, 27 сентября 1889 года, чтобы сопровождать катафалк до кладбища Кенсал-Грин. В траурной процессии были Уильям Холман Хант и Эдвард Пиготт, знавшие его с юности, Чарлз Диккенс — младший и Фрэнк Берд, а также Артур Пинеро и Сквайр Бэнкрофт. К ним присоединились Эндрю Чатто и Александр Уотт. Кэролайн Грейвз и Кэрри Бартли с мужем представляли официальную семью. Марта Радд и ее дети не присутствовали на поминальной службе. Вместо этого они прислали крест из белых хризантем «от миссис Доусон и семьи». Коллинз до конца презирал викторианские условности, он распорядился, чтобы на похоронах не было черных лент на шляпах, перьев или погребальных шарфов.
