«Сердце и наука» — один из наиболее несправедливо забытых романов Коллинза. В нем действуют необычайно живые, реалистичные персонажи, притом что часть из них была порождена отвращением автора. Миссис Галилей — дама с научными интересами. «Я всегда утверждала, что альбуминов в лягушачьей икре недостаточно (с точки зрения питания), чтобы обеспечить трансформацию головастика в лягушку — наконец, профессор признал, что я права. Простите, Кармина, в последние недели я работала урывками, с трудом находя время».
Доктор Бенджулия, вивисектор, — один из самых комичных персонажей. Ему нравилось щекотать маленькую девочку по имени Дзо шапкой, повешенной на конце трости. «Жаль, что я больше не могу ее пощекотать», — говорит он перед смертью. Любит он Дзо или воспринимает ее как потенциальный образец для экспериментов? В романе есть тонкость психологии, в которой обычно Коллинзу отказывают.
Сама эта девочка создана автором весьма убедительно. Вот как она описывает шотландца: «Он дует в трубы — в смысле, заставляет их визжать. Когда его слышишь в первый раз, живот начинает болеть. А когда привыкаешь, обнаруживаешь, что он тебе нравится. Он носит кошель на поясе и юбку, никогда в жизни не надевает брюки, в нем нет ни малейшей гордости. Скажите, что вы мой друг, и он разрешит вам шлепнуть его по ногам». Про кузенов и кузин она замечает: «Милые девочки — они играют во все игры, какие только я предлагаю. Веселые мальчики — собьют девочку с ног, а потом помогут встать и очистить платье». Ее речь — вполне точное выражение оживленного и шутливого тона этой книги. Рецензенты заметили возвращение Коллинза в старую форму и приветствовали роман с большим энтузиазмом.
В Academy писали, что он «отлично читается и захватывает с первой до последней страницы». Один критик заметил, что, если «Женщина в белом» была «написана кровью и едким купоросом», «Сердце и наука» — «кровью и динамитом». Самой яростной атаке подвергалась вивисекция, практика, в то время служившая предметом дискуссий и эмоциональных споров; Коллинз любил животных и категорически осуждал вивисекцию. «Мои последние эксперименты на обезьяне меня самого ужаснули, — говорит доктор Бенджулия. — Она кричала от боли, в ее жестах читалась мольба, она напоминала ребенка». И все же он продолжает эксперименты. Коллинз не столько описывает ужасы, сколько намекает на них. И это делает текст еще страшнее. По его словам, «литературные критики поздравляют меня с созданием шедевра».
За относительным успехом последовал относительный провал. Еще завершая роман «Черная ряса», Коллинз приступил к работе над новой пьесой. «Чин и богатство» поставили в театре «Адельфи» в начале лета 1883 года. Состав актеров был очень сильный, среди них Джордж Александр и Чарльз Хоутри, но даже знаменитости не смогли спасти спектакль. Сюжет довольно сложен, там есть «птичий доктор», чахоточный член коммунистического клуба, есть шокирующее откровение, что некоторые пэры королевства были незаконными детьми брака двоеженцев. По сути, еще один резкий выпад Коллинза в адрес условностей викторианской общественной жизни.
На прогонах театральные продюсеры предвещали автору триумф, и он появился на премьере с большой камелией в петлице. Вероятно, он даже готовил и репетировал речь, которую произнесет, когда его вызовут к публике. Но все пошло не по плану. Когда на сцену вышел «птичий доктор», рассыпающий семечки для птиц, аудитория стала завывать. Сэр Артур Уинг Пинеро, в то время молодой английский актер и драматург, вспоминал происходившее в тот вечер: «Все шло неправильно. Публику веселили некоторые неловкие фразы, и она стала хихикать, затем по мере развития действия зал то и дело взрывался смехом, и, наконец, раздраженные протестом одного из оскорбленных такой реакцией актеров, зрители стали немилосердно улюлюкать и шикать». Протест выразил Джордж Энсон, который в перерыве вышел на авансцену и обозвал публику «толпой чертовых хамов», оскорбляющих «великого мастера». В ответ раздались крики «Бош!», «Чепуха!» и «Заканчивайте со спектаклем!». Актриса Эллис Лингард разрыдалась.
Теперь все называли пьесу «Чин и богатство» не иначе как «Чушь и бред», провал был очевиден. Критик The Times заметил: «Жажда драматизма в этом спектакле приводит к тому, что персонажи бесцельно бродят и тонут в действии, которое граничит с бурлеском, в пьесе много неудачных строк, гораздо больше, чем готова стерпеть публика».
Коллинз пожелал снять пьесу через неделю после первого показа. Он заявил, что зрители не поняли драму, не способны испытывать сочувствие к персонажам и к тому, кто привнес совершенно новые элементы в английский театр. Короче говоря, он был обижен, что вполне естественно. Он сам и его актеры претерпели «грубое обращение», даже женщин оскорбляли лично. «Издевательские выкрики и улюлюканье» во втором акте сменились «завываниями от смеха» в третьем. Он добавил, что только иностранцы проявили к нему сочувствие и выразили негодование таким поведением зрителей. Но все же он не готов был окончательно сдаться. Он допускал мысль о «новой попытке» где-нибудь в другом месте.
Несколько месяцев спустя его утешил и вдохновил успех «Новой Магдалины» в театре «Новелти» на Грейт-Грин-стрит. В этом случае он не посетил первую премьеру — неизвестно, из-за приступа невралгии, как он сам сказал, или из-за чрезмерного волнения. После провала в «Адельфи» он никогда больше не писал пьес для лондонских театров.
Однако его поддерживал успех «Сердца и науки», так что он почти сразу приступил к новой серии выпусков. Он хотел уберечься от американских пиратов, а потому пообещал издательству «Харпер энд Бразерс», что предоставит им полную рукопись за три месяца до окончания публикации в прессе в Англии. В таком случае у пиратов не было возможности опередить его. Конечно, это означало, что огромное напряжение, от которого предостерегал его Фрэнк Берд, никуда не делось, и последние десять глав пришлось писать, не отрываясь ни на что, кроме еды и сна. Коллинз признавался: «Для меня все это так реально и по-настоящему, я верю, что персонажи — это живые люди». Неудивительно, что в итоге он остался совершенно обессиленным. Он чувствовал себя как «застиранная тряпка». Он принимал ртутный каломель, растительное средство безвременник и, как обычно, лауданум. Кроме прочего, у него началась ангина, и она спровоцировала мучительные боли в груди — то, что называли «грудной болью» или «грудной жабой». Помогали ему лишь ингаляции амилнитрита, после которого боль отступала, но он испытывал головокружение. И все равно продолжал писать.
«Мой ответ: нет» — еще одна тайна необъяснимой смерти. Молодая девушка-сирота отправляется на поиски правды о кончине своего отца. Она узнает, что все, у кого она пытается выведать факты, скрывают некие важные элементы роковой истории. Был ли ее отец убит? Его горло перерезали бритвой? Решение загадки таится в заляпанной кровью записной книжке, где она находит слова «Мой ответ: нет». Так начинается удивительное и захватывающе повествование в типично коллинзовской манере. Это роман чистого саспенса, в котором люди встречаются — случайно или намеренно, оказываются связаны смертельной тайной, и никто, кроме них, не может ее раскрыть. Ни один писатель не умел создавать такие истории лучше Коллинза.
А затем умер его пес. Томми был постоянным его спутником на протяжении многих лет, и Коллинз был безутешен — сильнее, чем после смерти брата; он сказал, что ужасно страдал во время финальной болезни собаки. В «Опавших листьях» он писал: «В жизни мужчины бывают периоды, когда он находит желанное облегчение в обществе четвероногого спутника, а не в компании двуногих». Вечерами Томми приходил к нему, смотрел в глаза, вилял хвостом, ворчал, и это было сигналом, что пора идти в постель. Теперь, куда бы он ни пошел, чем бы ни занимался, ему не хватало маленького скотчтерьера.
