Впрочем, тетя Стеша говорила, что старый учитель много лет искал осколок колокола, а не икону, значит, она его действительно не интересовала. Или все-таки интересовала? В книге про это не было ни слова. Заканчивалась она документами, свидетельствующими о том, что официальные поиски остатков Варлаама были завершены в 1935 году. Еще много лет его пытались найти потомки вандалов, убивавших старый колокол на протяжении месяца, надеялись, что тем самым остановят висящее над их семьями проклятие. Однако и они к семидесятым годам прошлого века малость успокоились, видимо оттого, что волноваться особо теперь было и некому.
В заключении к книге, выпущенной, судя по выходным данным, в 2018 году, автор рассуждал о том, что для истории очень важно найти пропавший осколок, вернуть его в музей, как того хотели сто лет назад сподвижники музейного дела, не побоявшиеся пойти против мнения власти, а также развенчать мистическую его силу, якобы продолжающую приходить за своими жертвами. Больше в книге ничего не было.
Немного подумав, ее Погодин тоже отложил в сторону. Пожалуй, надо дать почитать Ксении Королевой, чтобы потом спросить ее мнение обо всей этой истории. Как он уже понял, умом эта женщина обладала живым и пытливым. Ей было интересно все новое, и еще ей оказалась присуща цепкость, внимание к деталям, которые Погодин в силу профессии ценил в людях особенно, ибо встречалось оно нечасто.
Большинство людей были ленивы и нелюбопытны, предпочитая плыть по течению, глубоко ни во что не погружаясь. Отсутствие пытливости ума рано или поздно приводило к тому, что мозг заплывал, превращался в кисель, в котором оставалось место только для самых простых физиологических радостей: вкусно поесть, сладко поспать, побольше заработать, подсмотреть в замочную скважину к соседу, затеять склоку, урвать побольше, поднять поменьше, понести поближе. Погодин этого всего не терпел.
Непрочитанными оставались только четыре взятых в комнате Валевского дневника. До осмотра набережной и установленных на ней камер оставалось еще достаточно времени, чтобы их прочесть, но его же, кажется, пригласили в гости. На диковинное блюдо – кабачковые оладьи с брынзой. Такого Андрей точно никогда не пробовал. Кабачки он вообще с детства терпеть не мог. Бабушка знала эту его нелюбовь и есть их не заставляла. Она вообще была категорическим противником насилия в любой форме, полагая, что в жизни и так слишком часто приходится поступать как должен, чтобы еще и в необязательных случаях делать то, что не хочется.
Но Ксения Александровна Королева так горделиво говорила о своем рецепте оладий, что отказаться их есть было по меньшей мере преступлением. Погодин представил ее изящную фигурку, тревожное выражение лица, как будто она все время начеку из-за возможных неприятностей, серые глаза с густыми, очень темными ресницами. Интересно, сколько ей лет?
С учетом, что ее дочь работала учительницей явно не первый год, не меньше сорока двух – сорока пяти. Смотрелась она не то чтобы моложе, нет, просто хорошо выглядела. Существует такой типаж женщин, над которыми не властно время, хотя они вроде и не прикладывают к этому никаких усилий. Линн, то есть, разумеется, Алина, к примеру, тратила на косметолога кучу времени и денег, и все равно ее пятьдесят лет проступали через любые филеры и подтяжки. Из-за выражения глаз, наверное.
В глазах Ксении Королевой плескалось нерастраченное детское любопытство, та самая жажда нового, которую Погодин так ценил. А Линн знала о жизни все, и удивить чем-то ее уже было невозможно. Впрочем, в этом можно было винить кого угодно, включая его, Погодина, но только не саму Линн. Конечно, много лет назад она сама выбрала такую жизнь, но уж корить за недостаток наивности было бы жестоко, подло даже.
Вспомнив про жену, Погодин привычно расстроился. Когда-то давно, когда они были еще студентами, он очень ее любил. Алина была худенькая, смешная, с двумя косичками, которые она заплетала, потому что в таком виде она ужасно ему нравилась, и он очень ее хотел. Перед свадьбой он привез ее сюда, в Малодвинск, чтобы познакомить с бабушкой. И он так и не понял тогда, одобрила ее Глафира или просто приняла, как и все, что считал нужным делать внук. Например, не есть кабачки.
Ну да, Алина у бабушки проходила по разряду кабачков. Почему-то только сейчас он это ясно понял. Потом они оба долго учились и тренировались, и постигали разные науки, которые могли пригодиться им в том нелегком деле, на которое они подписались. Его, Погодина, отметили и выделили среди других именно из-за его аналитического склада ума и умения запоминать огромные объемы информации. Алина же была коммуникабельной, легко располагала к себе людей, умела заставить их разоткровенничаться. А еще у них обоих оказалась редкая склонность к языкам, что окончательно все решило.
В какой момент они перестали быть мужем и женой, а превратились просто в компаньонов, партнеров, единомышленников, коллег по работе? Точнее, нет, не так. Мужем и женой они были до сих пор, и «одной сатаной» тоже, а вот близкими людьми не остались. И от осознания этого Погодин все время испытывал какое-то острое чувство потери, не дававшее ему спать по ночам.
В теории ему всегда казалось, что он в любой момент готов к тому, что вся его налаженная жизнь может рухнуть, потому что прекрасно осознавал, что она была не более чем фасадом. На практике же он не ожидал, что жизнь рухнет вся, целиком, а ее обломки погребут под собой Линн и детей. Сколько бы он ни представлял, как именно это будет, в его воображении они, четверо, всегда оказывались по одну сторону баррикад. И эта их раздельность, чужеродность даже, стала для пятидесятилетнего Андрея Погодина откровением.
От мыслей грудь заложило, как будто за грудиной поселился какой-то небольшой зверек. Не крыса, не хомяк, пожалуй, кролик, или морская свинка. Зверек сидел тихо, лишь пережимал то ли тушкой, то ли лапами кислород, отчего становилось трудно дышать. Андрей оттянул ворот футболки, подул туда, с досадой встал из-за стола, подошел к открытой форточке, неожиданно чувствуя себя стариком. Не хватало еще опозориться сердечным приступом.
Его дом, оставшийся от бабушки, имел достаточно высокий цоколь, и заглянуть в комнату через окна с улицы не представлялось возможным. По большому счету, именно этим и была вызвана необходимость устроить лестницу для кота. Обычный прыжок с открытой форточки мог стать для животного фатальным, и бабушка придумала эту лесенку, а папа сделал ту, первую, много лет назад, когда Андрей был еще маленьким.
Ему было три года, когда родители уехали работать на Север, а его оставили с бабушкой, и все школьные годы он видел их только два месяца в году, когда они приезжали в свой длинный отпуск, и брали его с собой на море, и помогали бабушке с прохудившимся за год хозяйством или, вон, с лестницей для кота. А потом Андрей вырос и отправился учиться в Москву, а потом вообще уехал, и бабушка осталась одна и умерла. И родители тоже, а он даже не смог приехать, чтобы всех их похоронить.
Впрочем, сейчас было важно не это, а высокий цоколь подвала, не позволяющий просто так глазеть в погодинские окна. Тот, кто хотел это сделать, сейчас деловито карабкался по гладко оштукатуренному цоколю, подтягиваясь пальцами за жестяной подоконник. При виде появившегося за стеклом Андрея он крякнул что-то нечленораздельное, разжал пальцы, свалился вниз и бросился наутек. Погодин успел лишь рассмотреть, что это был молодой человек. Интересно, и что ему понадобилось? Неужели тоже решил увидеть Пирата таким вот странным образом?
