– О, господи. Тебе всё же больно. Где? Здесь?
– Нет! Нет… Всё в порядке. Немедленно прекрати, я не на приёме.
– Тогда почему ты плачешь?
– Нервы. – Вета свела ноги, перекатилась на бок и подтянула их к животу. Липкому от его семени.
– Ты меня убиваешь. Точно все в порядке? Ты бы не стала мне врать?
– Я что не могу расчувствоваться?
– Можешь, – кивнул Коган и довольно-таки неуверенно добавил: – Наверное.
Вета громко фыркнула. Он действительно был невыносим. Это правда. Но правда была ещё и в том, что она очень легко могла представить свою жизнь рядом с ним таким. Вот они завтракают за стерильно вылизанным столом. Вот гоняют на лыжах, и он смеётся, взметнув слой девственного пухляка ей в лицо. Вот они встречаются с друзьями, теми, кого знают с детства, вот перемывают им кости, возвращаясь домой. Вот о чём-то спорят, яростно доказывая друг другу каждый свою позицию. А потом целуются. Потому что поцелуй – лучший способ заставить себя заткнуться.
Как он там себя назвал? Главным бенефициаром её операции? Бенефициар – это ведь выгодополучатель, верно? Но что, если от операции не будет никакого толку? Что тогда? Он тоже уйдет от неё, бракованной? Или останется, копя внутри злость, что вынужден из благородства отказываться от очень важной составляющей жизни?
Холодок прошёлся по позвоночнику. Вета поёжилась. От таких, как Коган, надо рожать. Просто необходимо. Понимая это, сможет ли она его отпустить, если ничего не выйдет? Стоит ли позволить в себе прорастать надежде? Или её лучше выполоть, ведь пока та не пустила корни, сделать это будет гораздо легче. Но если не верить в лучшее, тогда зачем вообще она в это все ввязалась?
– Холодно? Перевернись, я одеяло вытащу.
– Нет. Я, наверное, лучше поеду.
– Куда поедешь?
– К себе… – пожала плечами Вета, и впрямь позволяя Таму вытащить из-под себя покрывало.
– Зачем? На ночь глядя? И вообще…
– Что?
– С нашими рабочими графиками – разъезжаться? Мы тогда вообще видеться не будем.
– И что же ты предлагаешь? – Вета села, прижав к голой груди край одеяла, с жадностью наблюдая за тем, как под кожей перекатываются его мышцы, когда он шевелится. Как неровно вздымается грудь – Коган так выложился физически, что никак не мог прийти в себя.
– Съехаться! – не раздумывая ни секунды, выпалил Там. Виолетта взволнованно облизала губы, не веря, что все у него так просто.
– Нет.
– В смысле?
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Почему?
Потому, что я ещё больше к тебе прикиплю! Потому, что поверю, будто так теперь будет всегда! Потому, что умру, если это закончится!
– Потому, что мы слишком разные.
– Это точно, – Коган хищно улыбнулся и, наклонившись резко, сцапал зубами её выглянувший из-под одеяла сосок.
– Я о быте, Там. Мы друг друга возненавидим. Я тебя – за твою маниакальную аккуратность. Ты меня – за неспособность поддерживать хоть какой-то порядок.
Это были наименьшие из тех проблем, что она могла озвучить, не показав ему глубины своих чувств и своих же страхов. И ведь не то чтобы она была такой уж грязнулей, нет. Тот же бардак у неё в гардеробе был вызван скорей его теснотой и невозможностью впихнуть в него то, что раньше занимало комнату в три раза больших размеров. Но всё же…
– Глупости какие. Это всё решаемо. Слышать ничего не хочу. Ты остаёшься здесь до утра. Всё. Баиньки.
Там протянул руку, взял пульт и выключил центральное освещение.
– Там… – вздохнула Вета.
– На работу я тебя отвезу, как и обещал. Что там с твоим «Гетцем» случилось? Он окончательно сдох?
– Надеюсь, что нет.
– Когда, говоришь, у тебя день рождения?
– Ты прекрасно знаешь, когда. Он уже прошёл. И кстати, я бы всё равно не приняла от тебя дорогой подарок.
– Почему?
– Потому, что не хочу, чтобы ты думал, будто я с тобой из-за этого, – пробубнила Виолетта, уткнувшись ему носом куда-то в бок.
– Собственно, а почему ты со мной? М-м-м? Вет?
– Как насчёт твой неотразимости?
– Ну, допустим, неотразимым я был всегда. Но внимание ты на меня обратила вот только.
– А ещё ты, наверное, всегда был скромным, – фыркнула Вета.
– Вот чего во мне отродясь не водилось!
– Да уж. Это точно.
Они помолчали. Там осторожно поглаживал рассыпавшиеся по спине Сандаловой волосы. Путался в них пальцами. Осторожно освобождал те, боясь причинить ей боль, и снова принимался причесывать её пятернёй. И этим он её убаюкивал. Вета плавала где-то посередине между сном и явью, когда Коган тихонько заметил:
– Ты могла бы просто сказать, что я тебе нравлюсь.
– Ты мне нравишься.
– Правда?
Она почувствовала по интонации в его голосе, что Там улыбается. А потом ощутила, что приподнялось не только его настроение.
– Угу. Но не до такой степени, чтобы сразу зайти на второй круг.
Врала! Откликаясь на каждое движение его пальцев, следуя за ним, как нитка за иголкой. Поддаваясь. Выдыхая без всякого сожаления:
– Ты – маньяк.
– Я просто тебя ждал долго. Теперь, боюсь, придётся тебе потерпеть.
– Что потерпеть-то, Кеша?
– Пока не придёт хоть какое-то насыщение, – просипел он, оглаживая ладонями её бока и крепко сжимая груди.
– И когда же это случится? – шепнула в ответ Вета. Обхватила горячими губами его пальцы и послушно прогнулась в пояснице, давая Таму возможность войти в неё на боку, не меняя положения. Изголодавшееся по ласке тело приняло его, как родного. Мышцы сжались, выбивая, как искры стон.
– Полагаю, нескоро… Ветка… Какая же ты… Господи. Сделай так ещё раз.
– Так? – Вета сжала его плотней.
– Да. О, боже… Никуда тебя не отпущу. Поняла? Никуда больше.
Коган вбивался в неё сзади, ещё, конечно, пытаясь действовать медленно и деликатно, но его уже было не обуздать. Да и зачем, если ей от этого было только лучше? Или от слов «никуда тебя больше не отпущу». Вета сомкнула пальцы вокруг его по-мужски широкого запястья, уткнулась лицом в ладонь. Скользя языком, задыхаясь. Кусая его и выстанывая на одной ноте: «не отпускай». И сердце её наполнялось жаром, жар распирал грудь, струился по телу, сковывал огненным обручем низ живота, доводя до точки…
– Ах ты ж чёрт! – выругался Коган, выходя из неё в последний момент. – Чёрт! Чеёрт… Чёрт. Когда же уже можно будет до конца, а?
– Ты хочешь?
– Очень. Очень…
