Сморщив лоб, она постаралась отогнать наваждение.
Но потом она взяла неглиже, и он появился снова — этот голос, утверждавший: «Это он тоже увидит».
На этот раз пренебречь чувствами Мэдди не смогла. Она схватила тонюсенькую вещицу и представила, как Гай прикасается к ней, снимает ее. Еще толком не осознав, что происходит, она уже не могла думать ни о чем другом. Ее разум, находившийся в блаженной отрешенности на протяжении нескольких недель, обожгло пугающей догадкой, что ей неизбежно придется обнажиться перед Гаем. И с ним она будет заниматься тем же, чем занималась с Люком. Уже завтра.
Она прижала ладонь к горлу. Завтра.
Они будут заниматься этим каждую ночь всю оставшуюся жизнь.
Каждую. Чертову. Ночь.
— Боже мой, — вырвалось у нее. — О боже мой…
Мэдди не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. В ее легких не осталось ни капли воздуха.
Бросив свое занятие, она выбежала из комнаты так быстро, как позволяла едва сросшаяся лодыжка. Остановившись только, чтобы убедиться, что айя
[18] Айрис на месте, Мэдди бросилась вниз по ступенькам, выскочила во двор и, пока родители не услышали, не остановили ее и не увидели ее страх, забралась в машину, которую еще только училась водить. Она запустила двигатель, отозвавшийся ровным гулом, и, разбрасывая колесами гравий, с ревом помчалась по дороге в единственное место, где ее могли бы выслушать, — в маленький домик Питера.
Мокрая от пота она, дрожа, стояла у его двери и ждала, пока он откроет.
Питер был уже в пижаме — собирался ложиться. Он в замешательстве выглянул в темноту, убирая рукой с лица слишком отросшие светлые волосы, узнал Мэдди и, оценив ее состояние, побледнел.
— Господи Иисусе!
— Питер, — быстро заговорила она, — я не знаю, что творю. Не знаю.
Глаза Питера полезли на лоб.
— Теперь уже слишком поздно, Мэдди, дорогая. Время, чтобы отыграть назад, ушло.
— Но…
— Уже завтра, — увещевал он. — Вице-король здесь. Всё решено. Ты не можешь так поступить с Гаем. Это его прикончит. Твой отец не сможет никому смотреть в глаза. Айрис…
— О господи, — выдавила из себя Мэдди. Ее горло сжалось при упоминании дочери, потому что она, конечно, не могла причинить вред ей или кому-то из близких. — Господи! Какая я дура…
Питер не стал спорить. Он распахнул объятия, прижал к себе Мэдди и долго не отпускал, уговаривая, что все как-нибудь образуется.
— У тебя ведь так много причин, чтобы выйти за Гая, — сказал он, все еще обнимая ее. — Давай поговорим о них.
И они принялись вспоминать.
Так они просидели всю ночь, выкурив слишком много сигарет, подливая в бокалы бренди и без конца обсуждая, какой Гай добрый и хороший, как с ним повезло Айрис, как он будет ее лелеять.
— Вас обеих будут лелеять, — убеждал Питер.
— Да, — соглашалась Мэдди, потягивая бренди. — Конечно.
Потихоньку, постепенно, заставляя себя вспомнить множество замечательных вещей, касавшихся Гая, и не в последнюю очередь то, каким он станет превосходным папой, Мэдди почувствовала, что необходимость ложиться с ним в постель (а также провести в его обществе остаток жизни) вызывает гораздо меньше отвращения.
А возможно, ее смятение заглушили усталость совместно с бренди. Мэдди не задавалась этим вопросом.
Идти на попятную на самом деле было уже поздно — в глубине души она и сама это понимала до того, как Питер урезонил ее. Вероятно, чтобы найти в себе силы двигаться дальше по этому скорбному пути, она, потеряв голову, и бросилась к нему за помощью.
— Умница, — сказал Питер, с тяжелым сердцем провожая ее на рассвете. — Я всегда, всегда буду здесь.
— Спасибо тебе, — ответила Мэдди.
— У тебя все будет в порядке, — подбодрил ее Питер, постаравшись, чтобы эти слова прозвучали поубедительнее.
— Все устроится, все будет хорошо, — согласилась она, приложив еще большие усилия.
Она позволила Питеру остановить рикшу, поскольку из-за большого количества бренди и бессонной ночи не рискнула ехать на машине. Мэдди успела вернуться на виллу так, что никто даже не понял, что она уезжала, и лечь в постель до того, как проснулась Айрис и вбежала к ней с возгласом: «Ура, пришло сегодня!»
В девять мальчик-посыльный доставил телеграмму от Эди: «Желаю волшебного дня тчк Уверена что это лучшее для всех вас тчк». И еще одну от родителей Люка: «Думаем о вас обоих тчк». В десять Мэдди сняла с шеи цепочку с колечками Люка, во второй раз в жизни оделась как невеста, приехала к церкви, залитая лучами солнца, а не под дождем, и в одиннадцать уже шла вдоль церковных скамеек под руку с отцом. Потом перед лицом трехсот с лишним гостей, включая вице-короля, она пообещала, что будет любить, уважать и слушаться мужчину, которому никогда и ни за что не должна была говорить «да», но поняла это слишком поздно. Когда Гай улыбнулся ей, такой элегантный и ладный в своей форме, даже не думая ее поддразнивать («Я мог бы даже поверить…»), она поклялась себе, что будет по меньшей мере уважать его и постарается сделать его таким же счастливым, какой он желал сделать ее.
Торжественная часть прошла как в тумане. Они позировали для свадебных фотографий, пили шампанское маленькими глоточками, улыбались и благодарили гостей, выстроившихся в бесконечную очередь.
Потом все закончилось, стемнело, она держала Гая за руку, и они вдвоем поднимались по роскошной мраморной лестнице «Таджа» в номер.
— Спасибо тебе, — сказал он, переступая порог и ведя ее за собой к большой кровати с балдахином. — Спасибо, что подарила мне лучший день в моей жизни.
— Пожалуйста, — улыбнулась Мэдди. Отвечать так было смешно, но она не спала больше суток, едва дышала от неодолимого страха перед тем, что они собирались делать, и оттого не смогла придумать ничего лучше.
— Ты волнуешься? — мягко спросил Гай.
— Я в ужасе, — хотелось закричать ей. — Может, не будем?
— Немного, — ответила она.
— Не надо, — успокоил ее Гай. — Пожалуйста, не надо, — он наклонился и поцеловал ее в шею и в районе ключиц, потом потянулся к застежкам платья. — Я ведь тебя так люблю.
Он не торопил ее. Сначала снял платье, потом усадил на кровать, бережно скатывая с ног чулки, будто она была самой хрупкой из всех фарфоровых кукол. Развязав корсет, он поцеловал ее грудь, скользнул ладонями по талии, вокруг бедер… Он был так нетороплив, нежен и очень добр.
Но пока он двигался сверху, она думала лишь о том, как умирала со смеху, когда Люк сбросил их тогда ночью в море. Когда Гай своим весом вдавливал ее в мягкий роскошный матрас, она вспоминала те возбуждение и нетерпение, которые она испытывала, когда они с Люком стаскивали друг с друга мокрую одежду. Потом они занимались любовью — и в теплой воде, и в маленькой чудесной лодке.
