Бомбей был уже не таким веселым местом. Слишком многие из тех, кто распивал напитки и покуривал в яхт-клубе на новогодней вечеринке в начале 1914 года, сгинули: загорелый моряк, почти все друзья Питера и тот вальяжный офицер, который говорил Мэдди с Деллой, что они разбивают ему сердце. Из полутора миллионов индийских солдат, отправившихся на войну, больше шестидесяти тысяч не вернулись домой. Без них город был уже не тем, что прежде. Изменилась вся Индия. Кроме ощущения большой утраты в жаркой восточной жизни появилось что-то новое — какое-то болезненное напряжение, которого Мэдди никогда не замечала здесь раньше. И даже еще до ужасных потерь, которые индийская армия понесла в Дарданеллах, отец то и дело ездил в Дели и обратно на срочные совещания, где обсуждалось, как подавить все более многочисленные протесты и демонстрации против британского господства. Но Мэдди была слишком поглощена собственной скорбью по Люку и заботами об Айрис, чтобы в полной мере осознавать, что творилось вокруг.
Отец часто делился опасениями насчет новых мер, введенных в соответствии с законом о защите Индии. Этот закон наделял правительство правом лишать свободы любого индийца только по подозрению в антиправительственном замысле без суда или ордера на арест. И только когда местные чиновники начали превышать свои полномочия, арестовывая всех подряд, чем вызвали еще большее недовольство и агрессию со стороны индийцев, Мэдди поняла, почему так волновался Ричард. Ситуация обострилась годом раньше, в 1919-м. Тогда Махатма Ганди и подобные ему борцы за независимость вогнали в панику вице-короля, и он проголосовал за то, чтобы действие закона было расширено, хотя война уже закончилась. Волнения поднялись повсюду, вплоть до самых высших слоев индийского общества. Но хуже всего дела обстояли в Пенджабе, где британцы расстреляли сотни митингующих.
— В том числе женщин и детей, — прерывисто вымолвил Ричард в тот день, когда пришел домой с этой новостью. — Нам всем впору повесить головы со стыда.
— Но пока что, — сказал Питер, — повесить могут только одним определенным образом.
Питер по-прежнему жил в своем домике и работал заместителем Ричарда.
К Мэдди пришло горькое осознание того, что на них, на британцах, лежит ответственность за ту враждебность, что исходила со стороны местных жителей. И ее поражало, что большая часть людей все-таки не была настроена агрессивно. Школьники, к которым она вернулась, когда Айрис исполнилось три года, были такими же буйными, как и всегда, их родители улыбались и благодарили не меньше, чем обычно. Троица детей садовника, вышедшая из возраста, когда гоняться за павлинами — самое веселое занятие, играла с Айрис, как с младшей сестренкой. Повар, не пощадивший усилий, чтобы избавить Мэдди от утренней тошноты, а позже вернувший ей аппетит после исчезновения Люка (он каким-то образом проведал, что мемсаиб с подачи любимого пристрастилась к карри и рулетикам катхи, и начал готовить их специально для нее), несмотря на недоразумения, постепенно стал ей добрым товарищем. То же самое можно было сказать про Ахмеда. Они часто вместе пили на кухне чай, спорили на урду о книгах Ганди, нудные они или прекрасные, говорили о политике, о семье повара на Гоа и семье Ахмеда в Пуне, о большом горе, постигшем повара, когда в Галлиполи погиб его младший брат.
Но на улицах Мэдди часто чувствовала на себе укоризненные тяжелые взгляды индийцев, и ей было уже не так комфортно ходить везде одной, как раньше.
— Тогда перестань это делать, — уговаривала ее Делла. — Пожалуйста. Ради твоего же собственного спокойствия.
Но она не могла перестать. Все эти годы она часами просиживала в одиночестве среди стрекоз и цветочных клумб в Висячих садах на той самой скамейке, где они однажды сидели с Люком. Она представляла себе, что он рядом, слышала его голос, говоривший: «Дай-ка подумать, чем бы тебя отвлечь», и смотрела вдаль на море и на город, который без него сделался таким пустым. И чем дальше, тем больше она боялась, что он никогда не вернется в этот город. Иногда по ночам ей не спалось, и она потихоньку выходила с родительской виллы, шла через дышащий паром, скрывающий от посторонних взглядов лес и ехала на рикше до его бывшей квартиры. Там она проводила подушечками пальцев по карнизам, смотрела сквозь закрытые ставни в пустую тишину внутри, а потом усаживалась на ступеньки у входа и сидела иногда до самого рассвета просто потому, что когда-то он тоже касался этих ступеней.
«Со мной происходит то же самое, — признавалась его мать Нина, продолжавшая постоянно писать Мэдди длинные, теплые письма. Когда Мэдди читала их, Люк словно становился ближе. — Я уверена, что уже рассказывала, как он обедал у нас прямо перед тем, как встретил тебя в Индии. Мы так чудесно провели тот день! Гуляли с Коко на пляже, выпили неимоверное количество вина у камина. Люк починил мне шкафчик на кухне. А его отца я неделями не могла допроситься хотя бы взглянуть на эту вещицу. У Люка не получилось сделать все как следует — все-таки выпито было немало, — и дверца осталась перекошенной. Порой я все воскресное утро провожу, глядя на эту дверцу. Я надеюсь, ты как-нибудь приедешь навестить нас. Мы бы очень хотели увидеть тебя, подержать наконец на руках малютку Айрис».
Скоро они поедут. Эди сдалась и позволила Фитцу хоть как-то искупить вину, купив домик в Сассексе. Она написала Мэдди и пригласила их с Айрис к себе на Рождество.
— Пора, — объявила Мэдди матери, — Это будет просто отпуск. Ты же знаешь, что я ни за что не лишу Айрис той жизни, что у нее есть здесь. И я никогда не оставлю тебя.
— Я знаю, — ответила Элис. — Прекрасно знаю, — она изобразила улыбку. — Чувствуется, что ты этому рада.
Мэдди и в самом деле была рада. Она вновь увидит Эди, будет ночевать в доме Люка, дышать воздухом комнат, в которых он вырос, разговаривать с его родителями и гулять с его спаниелем Коко на пляже… Впервые за очень долгое время она ждала чего-то с радостью и нетерпением, намереваясь отвести Айрис на шоу в Вест-Энде и купить ей игрушку в «Хэмлисе». Она сможет наконец навестить Эрнеста Элдиса! Бедного Эрнеста, с которым Диана, вернувшаяся в Индию в начале года, все же развелась как раз в этом месяце.
— Боюсь, он тебя не узнает, — предупредил Мэдди Питер.
— Я понимаю, — ответила она. — Но я-то его узнаю.
— Твоя поездка займет не пару месяцев, — заметил отец жарким, душным вечером того дня, когда в порту Бомбея пришвартовалось судно, на котором вернулся Гай.
Мэдди как раз спустилась со второго этажа, уложив Айрис (она оставила дочку засыпать под москитной сеткой со звездами и под бдительным оком бабушки), и согласилась с предположением отца.
Ричард наклонился за сигаретами, лежавшими на столике на веранде.
— Почему бы тебе не направить этот поток новообретенной энергии на что-нибудь веселое здесь? — предложил он. — В двадцать девять еще рано жить затворницей.
— Мне почти тридцать, — возразила Мэдди.
— Почти древность, — сухо проговорил отец, чиркнув зажигалкой. — Сходи сегодня в клуб, пожалуйста.
— Да, сходи, — поддержала Делла. Они с Питером пришли на ужин. Джефф, собиравшийся к ним вскоре присоединиться, задержался на позднем дежурстве в больнице и заехал домой переодеться, а заодно поцеловать перед сном их с Деллой дочек: трехлетнюю Люси — копию Деллы с копной непослушных каштановых кудрей, пухлыми щечками и круглыми глазками, и годовалую Эмили, которая, как сетовал сам Джефф, унаследовала его мощное телосложение и тяжелый подбородок. «Мы надеемся, что детка взяла себе и мою жизнерадостность, — говорил он, — что, наверное, перевесит все остальное».
