— А где твой папа? — спросила Делла.
— В офисе, — ответила Мэдди, — поехал предупредить, что некоторое время будет отсутствовать, — ее голос дрогнул. — И попросить Фразера Китона сдать мой билет.
— О, — воскликнула Делла и обошла кровать, — иди сюда.
Мэдди послушалась и почувствовала, как руки подруги нежно ее обняли. Она была несказанно благодарна за утешение, которое было по-настоящему ей необходимо, и старалась изо всех сил не думать о том, каково было бы утонуть в объятиях другого человека, который находится на борту корабля, направляющегося в Карачи. Но как Мэдди ни старалась, она все равно снова расплакалась, потому что не спала уже почти двое суток и у нее уже не было сил противостоять всему, что на нее обрушилось.
— Я никуда не поеду без тебя, — решила Делла. — Не знаю, будет ли тебе легче от этого.
Мэдди крепче обняла подругу и ответила:
— Конечно, будет.
«И попросить Фразера Китона сдать мой билет».
Элис услышала, как Мэделин сказала это, и почувствовала боль в словах дочери, ее ужасную печаль. Она подняла руку, пытаясь дотянуться до руки Мэдди. Ей захотелось еще раз сжать в своей ладони пальчики, которые когда-то сами тянулись к ней. Каждый день. Каждый божий день. Но рука Элис ощущала лишь влажный воздух.
Ей хотелось сказать дочке: «Не плачь. Пожалуйста, не надо больше плакать».
Слышала ли ее Мэделин?
Слышал ли кто-нибудь?
Элис показалось, что никто. Мэделин разговаривала с Деллой. Что-то о том, чтобы Делла пожила у них на вилле. Это было бы просто замечательно. Дом всегда казался Элис слишком пустым, чересчур тихим, а в его комнатах недоставало топота маленьких ножек и биения нескольких сердечек: Мэделин на протяжении долгих лет и всех этих детей…
«Хватит, — приказала она себе, — не смей».
Элис не могла справиться с собой. Она снова очутилась в больнице; никак не думала, что опять окажется здесь, но тем не менее это произошло. В нос ей бил запах дезинфицирующего средства, болезни и пота, слух воспринимал металлическое бряцанье каталок, голоса медсестер, а кожа ощущала тепло липкой прорезиненной простыни, которой была устлана кровать. Элис думала только о том, что привело ее в больницу последний раз. Это был маленький мальчик, которому, как ей казалось, она сможет дать жизнь, но хирург на корабле сказал, что роды начались слишком рано и все пошло не так. «Сейчас вы немного поспите, миссис Брайт. А когда проснетесь, все будет в порядке». Тогда они тоже использовали хлороформ. Она уже и забыла его привкус. Такой отвратительный.
Ей не позволили взглянуть на него. К тому времени как она очнулась, мальчика уже не было. «Похоронен в море», — сказал Ричард, и она закричала и кричала долго, не подпуская к себе мужа, потому что он позволил им сделать это; она винила его и ничего не могла с собой поделать.
Себя она тоже винила. Муж предупреждал, что не стоило ехать в Англию. «Это слишком трудно, слишком утомительно». За год до этого, тем летом, когда Ричард увозил Мэделин, она тоже носила ребенка, но, послушавшись его предостережения, отказалась от путешествия и осталась в Бомбее. Где-то в глубине души она радовалась предлогу, позволившему не встречаться с Эди и Фитцем — избежать необходимости смотреть в глаза Эди после того, как та завладела любовью Фитца, которая по праву принадлежала Элис. Но это было мелко и незначительно. И по большей части Элис сожалела о том, что не едет, с той самой секунды, как Мэделин покинула дом. А потом, когда до возвращения Ричарда у нее случился выкидыш, и подавно.
В тот год она лишилась двоих детей.
Каждый последующий прожитый день она ждала момента, когда сможет ступить на борт корабля, представляя себе, как снова обнимет свою Мэделин.
Но оказавшись в Оксфорде, она столкнулась с тем, что дочка все время крутится возле Эди, предпочитая ее родной матери. Совсем как Фитц — мужчина, подаривший Элис первый в ее жизни поцелуй и кольцо. Ей было горько и обидно видеть, как Мэделин находит утешение в объятиях Эди и как ее заплаканное личико выглядывает из-за ее плеча. Поразила Элис и мерзость настойчивых объяснений Эди, почему Мэделин — ее родная дочь — ведет себя таким образом: «Просто теперь она знает меня». И неловкое чувство от того, что Фитц, красивый, заносчивый Фитц, смотрит на Элис будто с жалостью. По-сто-ян-но. Ей так и хотелось закричать на него: «Не надо меня жалеть. Не смей!»
А вот родная мать ее не жалела, а продолжала беситься из-за того, что Элис не смогла удержать Фитца, а потом сбежала в Индию. «И пусть, не обращай внимания». Единственный раз, когда они с Ричардом и Мэделин приехали к матери, от той веяло таким холодом, что Элис пожалела о визите.
— Тебе ни за что не убедить меня в том, что ты сделал мою дочь счастливой, — бросила Эдна на прощание Ричарду. — Посмотри на нее. Грусть, знаешь ли, старит раньше времени.
Отец Элис, которого терзала легочная болезнь — от нее в конце концов он и умер, — не сказал тогда ничего. Он казался старше своих лет и был печален.
В тот день Мэделин впервые обняла Элис по собственному желанию: «Мне они тоже не понравились». С того раза девочка не проявляла интереса к Эди и даже к Ричарду, а хотела играть только с Элис, просила, чтобы именно она каждый вечер заходила к ней перед сном (Элис помнила ощущения от ее маленького теплого тельца), умоляла забрать ее обратно в Индию: «Пожалуйста, мамочка, прошу!»
— Давай отвезем ее домой, — говорила Элис мужу. — Малышка уже подросла и, возможно, не разболеется там…
— Она не болела здесь, — ответил тогда Ричард. — Ты это знаешь, Элис.
В глубине души она знала это, иначе никогда бы не отступила. Но, как и в случае с их маленьким сыном, похороненным в море, проще оказалось возложить вину на мужа.
Или в том, что малыш умер, была ее вина? Возможно, она позволила себе «чрезмерно утомиться, слишком перевозбудиться»?
«Нет, — говорил ей тогда Гай, — конечно, в этом нет твоей вины».
Но она продолжала чувствовать себя виноватой. Только никто не говорит о таких вещах. После того, как она вышла из больницы, никто даже не заикался о том, что ребенок вообще существовал. Она понимала, что люди так поступают, чтобы дать ей забыть, но ей не хотелось забывать, потому что тогда получалось, что его слабых толчков, его икоты у нее внутри тоже никогда не было.
И больше взойти на корабль Элис так и не смогла. Она пыталась, и много раз. В первые годы она просила Ричарда бронировать ей рейс за рейсом. Но в ту секунду, когда ее нога ступала на трап и она чувствовала, как под ней качаются доски, как напирают другие пассажиры, слышала запах дыма и соли, тут же словно переносилась в каюту того хирурга и снова кричала, вспоминая о маленьком тельце, «похороненном в море». Элис отступала, разворачивалась и бежала к краю пристани, задыхаясь, но не в силах продышаться, почти ничего перед собой не видя, истекая потом.
В конце концов, к своему собственному стыду, она сдалась и перестала приходить на пристань. Прошли годы. Мэделин — там, вдалеке — выросла, повзрослела, и Элис убедила себя в том, что продолжать безнадежные попытки добраться до дочери уже не имеет смысла. Поэтому она перестала что-либо предпринимать, чувствуя, как Мэделин с каждым днем рождения и Рождеством уходит всё дальше, куда-то туда, где пребывают все ее братики и сестрички.
