Эрих Кёстнер: «О чем нельзя молчать и невозможно говорить»
Наряду с печатными изданиями и фотографиями большое значение имели документальные кинофильмы. С марта 1945 года англо-американские съемочные группы собирали киноматериалы, вошедшие в первый документальный фильм под названием «Концентрационный лагерь», который был показан узкому кругу немецкой публики. В январе 1946 года немецкие кинотеатры начали демонстрировать документальный фильм «Фабрики смерти». Производство этого фильма затянулось, поскольку «его политическое содержание основывалось на тезисе о коллективной вине немцев, что уже не соответствовало новым политическим директивам оккупационных властей»
[329].
Писатель Эрих Кёстнер, преследуемый нацистами, сжигавшими его книги на рыночных площадях Германии, работал корреспондентом на Нюрнбергских процессах
[330]. В феврале 1946 года он написал о своих впечатлениях от фильма «Фабрики смерти». Статье предшествовал пояснительный текст: «Американские кинооператоры производили съемки в различных концентрационных лагерях сразу после освобождения их узников; теперь этот фильм демонстрируется повсюду. Подавленное сознание хотя бы пассивной причастности к этой огромной вине, скепсис по отношению к любой „пропаганде“, собственное бедственное положение и иные причины привели к тому, что фильм, вообще говоря, не достиг своей цели»
[331].
Кёстнер описывает кадры фильма, запечатлевшие то, что предстало взору освободителей: исхудавшие и похожие на скелеты люди, а рядом разбросанные или уложенные штабелями трупы; к описанию Кёстнер добавляет: «Я не в силах составить текст об этом немыслимом, инфернальном безумии. Мысли разбредаются, как только начинаешь вспоминать кинокадры. То, что происходило в концлагерях, столь ужасно, что об этом нельзя молчать и невозможно говорить»
[332]. Кёстнер деконструирует извращенную логику, которая соединила гигантское массовое истребление людей с предельной материальной экономией, показывая, что никакие научные объяснения массового безумия и террора не справляются с этими картинами. Одновременно он точно фиксирует реакции кинозрителей. Одни переживают, другие молчат, третьи отвергают увиденное как американскую пропаганду. «В кинотеатрах полно людей. Что они говорят, расходясь по домам? Большинство молчит. Эти люди безмолвно уходят. <…> Другие бормочут: „Пропаганда! Американская пропаганда! Тогда пропаганда и теперь пропаганда!“ <…> Почему в их голосах слышится упрек, когда они говорят „пропаганда“? Им хотелось бы отвернуться, как это делали некоторые подсудимые в Нюрнберге, когда им показывали этот фильм»
[333].
Кёстнер завершает статью словами: «Мы, немцы, наверняка не забудем, сколько людей уничтожено в этих концлагерях. Но остальной мир должен хотя бы иногда вспоминать, сколько немцев было уничтожено там»
[334]. Здесь слышится неприятие тезиса о коллективной вине, который отвергался – особенно бывшими противниками нацизма – из-за его несправедливости. Кёстнер не раз обращался в своих журналистских репортажах и политических статьях к теме коллективной вины. Например, в статье под названием «Сучок и бревно» он откликается на размышления К. Г. Юнга, изложенные им корреспонденту швейцарской газеты «Вельтвохе» («Weltwoche») через несколько дней после объявления об окончании войны. Юнг высказался там против «широко распространенного разделения немцев на нацистов и противников режима». По словам Юнга, неоправданно «разделение на порядочных и непорядочных немцев <…> Все они, сознательно или бессознательно, активно или пассивно причастны к ужасам; они ничего не знали о них и в то же время знали». И дальше: «Коллективная вина <…> является для психолога фактом, не вызывающим сомнений, а одна из наиболее важных задач лечения заключается в том, чтобы заставить немцев признать свою вину!» Юнг понимает коллективную совесть как объективную психическую реальность; он называет ее «атмосферной виной» или «коллективной виной», считая, что она неизбежно пристает к коллективу или к месту, в котором совершено преступление. В одной из своих статей, вызывавших значительный интерес, Юнг так определил психологическое понятие коллективной вины: «О коллективной вине будут говорить, что это предубеждение, несправедливый огульный приговор. Так оно и есть, именно в этом состоит иррациональная сущность коллективной вины; она не разбирает правых и виноватых, она похожа на темную тучу, нависшую над местом неискупленного преступления»
[335].
Будучи убежденным противником нацистского режима, Кёстнер с горечью комментирует подобные высказывания: «Это звучит так, будто сей почтенный муж проглотил трубу Страшного суда», «его громовый голос раздается из-за границы, словно команда штатного фельдфебеля, взявшего на себя роль духовного наставника!»
[336] Тезис о коллективной вине уязвлял правосознание порядочных немцев, к которым относил себя Кёстнер и которые оказывались теперь огульно зачисленными в разряд виновных. Поэтому Кёстнер возразил Юнгу словами главного американского обвинителя Джексона, который, открывая в ноябре 1945 года Нюрнбергский процесс, скорректировал тезис о коллективной вине, заявив всему миру: «Мы не собираемся обвинять весь немецкий народ. Мы знаем, что нацистская партия пришла к власти не потому, что за нее проголосовало большинство избирателей»
[337]. Кёстнер, в свою очередь, указал на то, что в 1934 году сам Юнг выступал с иных позиций, будучи сторонником коллективистских парадигм мышления; Кёстнер приводит обескураживающее высказывание Юнга о «драгоценной тайне германского человека, его творческой и провидческой духовной глубине», которая, естественно, недоступна еврею Зигмунду Фрейду. Свое собственное отношение к тезису о коллективной вине Эрих Кёстнер выразил в формуле: «Вину я отвергаю. Повинности готов признать»
[338].
Ойген Когон: «Голос совести не проснулся»
К порядочным немцам относил себя и Ойген Когон, который находился в концлагере Бухенвальд с 1939 по 1945 год. Еще в 1946 году вышла его книга «Государство СС», где он описал систему немецких концентрационных лагерей. В этом же году он учредил журнал «Франкфуртские тетради» («Frankfurter Hefte»). Этот журнал, издававшийся им совместно с Вальтером Дирксом и Клеменсом Мюнстером, был призван служить духовным ориентиром для тех, кто будет руководствоваться христианско-католической совестью после того, как «схлынут волны пропагандистского потопа»
[339]. Уже свою первую большую статью под названием «Суд и совесть» Когон посвятил вопросу коллективной совести; он описывал в ней воздействие фотоплакатов и их текстов: «Когда немецкий народ еще находился в полуобморочном состоянии и только начинал приходить в сознание, на него обрушился хор обвиняющих голосов, исполненных возмущения и гнева. Он не слышал ничего иного, кроме тысячеголосого крика: „Вы, только вы виновны!“ Сердце народа пришло в смятение, многие ожесточились. Из-за страшного крика и собственной слепоты люди ушли в себя, ничего не желая слышать. Голос совести не проснулся»
[340].
