Изгнание… Все знакомое вдруг становится чужим, все чужое должно стать своим. Испанские евреи горько сетовали на свою судьбу и закладывали фундамент новой жизни. Жаловались и работали, работали и жаловались. В конечном счете раввины если не приказали, то почти приказали: хватит пережевывать ваши потери. Но Османская империя вела себя благожелательно: пожалуйста, стройте свои синагоги, создавайте общины – платите налоги и молитесь сколько хотите. Когда в 1550 году началось преследование евреев в Провансе, тамошние евреи получили приглашение из Салоник.
Здесь для вас все открыто. Приезжайте и селитесь, друзья, в лучшей из стран! Бедные и нуждающиеся найдут здесь отдых для усталых ног, найдут работу по душе. Ни голод, ни жажда вам не грозят, вас не будет сжигать огонь притеснений, никто не вынудит в изгнание. Бог милостив, он позволил нам сохранить достоинство, найти поддержку и понимание у тех, среди кого мы живем. Турки не желают нам зла.
Сефарды собрались с духом. Их домом стала тоска по дому, а память об утраченной родине, как драгоценный камень в золотой оправе, бережно хранилась и передавалась из поколения в поколение. Работа лечит все. Благодаря умелости и энергии евреев всего через пару десятков лет Салоники стал одним из важнейших средиземноморских портов.
Deshame entrar. Yo me hare lugar.
Дайте только войти, место я найду сам.
Катрин развернула карту Фессалоников. У воинов нет права на отдых – кто же тогда будет воевать с забвением, само-то забвение выходных не берет. Здания разрушаются, дневники покрываются плесенью. Люди умирают, надгробные плиты крошатся в песок. Забвение трудится терпеливо и пугающе неумолимо, месяц за месяцем, год за годом.
Катрин осторожно провела пальцем по линиям и геометрическим фигурам, символизирующим город. На востоке, за городской стеной, – кладбище, там похоронены предки Видаля. Пора туда съездить. Ей сказали, там есть монумент. Но на карте кладбище не показано. Карта сделана для туристов, составители вряд ли полагали, что кому-то придет в голову посетить неприметное полузаброшенное кладбище на окраине. И на GPS-карте тоже ничего.
Что-то здесь не так. Память должна сохраниться. Ночь – память о прошедшем дне. Сны – мусор, остающийся за пределами дневных размышлений, событий и страхов. Город без прошлого существовать не может, как не может существовать день без ночи и ночь без дня.
Но карта молчит. Катрин не стала ее складывать – скомкала и бросила в мусорную урну. Собачонка, прикорнувшая у веранды, дернула ухом, тут же успокоилась и прикрыла глаза.
С чего бы она так разозлилась? Большое дело – на карте не показано памятное место. Кто она такая и чем, собственно, занимается?
Сефардско-ашкеназийская крещеная атеистка. Дон-кихотша, фехтующая с ветряными мельницами забвения.
Вот и ответ. Вряд ли кто-то подскажет, лучше ответить самой:
Ты спятила.
Кладбище недалеко от университета Аристотеля. Это она и так знает, без всякой карты. Сегодня праздник – никаких занятий, вокруг ни души. Черная чугунная ограда окружает светлые корпуса университета наподобие тюремной решетки. Выхлопные газы оставили на фасадах неопрятные черные, даже на вид жирные следы. Дорожки усеяны птичьим пометом. Не просто птичьим, а сорочьим – на деревьях не меньше двух десятков. Сидят, время от времени ловко подкидывают черные, с металлической синевой хвосты и сбрасывают серо-белые бомбы.
Где-то здесь должно быть нечто вроде монумента.
В киоске купила бутылку воды – несколько человек с интересом покосились на ее портмоне.
Надо искать. Заметила юношу и девушку у входа в университетский двор и поспешила к ним. Не могли бы они показать ей старый монумент, он где-то на территории?..
– Мы вас проводим, – сказала длинноволосая девушка.
– Нет, спасибо, только скажите…
– Прикройте бумажник и телефон.
В сопровождении пары студентов, химиков, как выяснилось, она прошла на территорию университета. По-прежнему никого не видно, но лица у ребят почему-то напряженные. Катрин накинула на руку ветровку, прикрыла сумку и посмотрела на девушку. Еле заметно кивнула: не волнуйтесь, в случае чего – убегу. Их настороженность передалась и ей. Чуть подальше группка молодых людей – мешковатые штаны и бейсболки точно такие же, как у тех, кто присматривался к ее кошельку. Отдельно стоят еще двое-трое, то и дело озираются по сторонам – не появятся ли полицейские или конкуренты. Все ясно – торговля наркотой. Особо не стесняются, пакетики и деньги переходят из рук в руки. Тут же на месте дегустируют покупку – иногда отходят со зрачками точно булавочные головки.
– Нас не раз грабили, – сообщил студент спокойно.
– Вас? Здесь?
– Ну да. Часы, телефоны, ноутбуки…
– Но это же ваш университет!
– Да… наш. Тем не менее… не стоит вам здесь находиться, – сказала девушка.
Катрин хотела было запротестовать – как же так, не может такого быть, – но ребята, еле попрощавшись, исчезли, будто их и не было. Посчитали благородную миссию выполненной. Придется действовать самостоятельно.
Где-то там, впереди, ничем не обозначенное и без всяких указателей, – большое кладбище испанских евреев, заложенное больше чем полтысячи лет тому назад. Не меньше полумиллиона усопших. Где-то вырублена на камне фамилия Маисса. И Коэнка, конечно. Здесь похоронены ее предки, именно здесь, в этом странном месте, где сравнительно мирно уживаются наркоторговля и наука, представленная университетом Аристотеля. За одним из зданий Катрин обнаружила тропинку, про которую говорили студенты. Пересекла дорогу и пошла по газону с уже выжженной апрельским солнцем травой. Под кустами, как вещественные доказательства преступления, валяются какие-то полусгнившие тряпки. Пахнет человеческими испражнениями. В тени под деревьями спят, завернувшись в одеяла и надвинув кепки на глаза, какие-то люди. Дунул почти незаметный ветерок. Неподвижная листва зашевелилась, нервно задергалась причудливыми серебристыми бликами и тут же успокоилась.
Это место проклято. На нем лежит проклятие отнятой памяти. Частично отнятой насильно, частично загнанной в черный омут подсознания.
Пришлось перейти еще одну асфальтированную дорогу. И здесь тот же сонный покой. Машины жмутся друг к другу, как жуки при спаривании. Крыши раскалились до того, что над ними стоит дрожащее марево. Под ногами хрустят ампулы. Вон там… две каменные лестницы в несколько ступеней ведут на небольшой холм. Туда ей и надо. Прямо у лестницы спит бродяга, рядом валяются пустые бутылки и пластиковые пакетики.
Монумент – камень на высоком цоколе, как того требует сефардская традиция. Мраморный семисвечник и большая звезда Давида. Вокруг монумента пять могил. Всего пять. Могилы очень старые, с мраморными цветами, шестиконечными звездами и непонятными надписями на иврите. Катрин не знает языка, но эти странные буковки кажутся теплыми и мягкими, почти живыми. Наполовину заросли травой. А чуть подальше, направо, – еще несколько плит. На каждой надпись на пяти языках.
