Невыносимый холод. Его и раньше настигало нечто подобное – пару лет назад, на Хоте, когда его отделяли считанные сантиметры от замерзания насмерть, но на выручку пришёл Хан – однако теперь всё было иначе. Холод ощущался как ползучее, прогрессирующее окоченение, как накатывающая слабость, которая постепенно растекалась по всему телу и связывала по рукам и ногам, не давая двинуться ни одной застылой мышце. Однако этот холод парализовал Люка таким образом, чтобы он вовсе не пребывал в блаженно-бесчувственном состоянии. Каждую пору его кожи пронизывали крошечные иглообразные кристаллики – холоднее полярной стужи, настолько холодные, что обжигали, холодные, как жидкий воздух – и украдкой скользили по нервам тончайшими льдинками.
И с холодом наступила тишина.
Почти осязаемая тишина, на грани забвения, более глубокая тишина, чем может испытывать живое существо: не просто отсутствие каких-либо звуков извне, но и отсутствие самого понятия «звук». Ни шёпота дыхания, ни журчания струившейся по артериям крови, ни малейшего стука сердца. Ни даже самого туманного, рассеянного отзвука стягивания или трения об его кожу.
Но холод и тишина имели более глубокую природу, чем просто физические ощущения. Они пребывали в его снах.
Эти сны протекали невероятно медленно, словно ледники, отличаясь безликими часами абсолютно безучастного созерцания пустоты; часы сменялись годами, годы растягивались в бесконечные тысячелетия, в которые одна за другой гасли звёзды. Он ничего не мог предпринять, потому что ничего и не оставалось. Только смотреть, как умирают звёзды.
И на месте каждого погасшего светила тоже ничего не оставалось. Даже ощущения какой-то нехватки, потери. Оставался только он сам. Где-то витающий. Свободный от всего. От мыслей, от чувств. Навсегда. Почти навсегда.
Первая за миллион лет мысль формировалась целое следующее десятилетие, просачиваясь каплями в час по чайной ложке. Спи. Это конец всему сущему. Не осталось ничего, кроме сладкого забвения.
Вторая мысль, напротив, промелькнула в сознании моментально, всего за секунду. Подожди-ка… кто-то другой держит в голове те же мысли, что приходят и мне.
Выходит, на краю вселенной он был не одинок.
Даже в застынувших снах о вечности он остро ощущал Великую Силу. Направляемый и поддерживаемый неизменной спутницей, он открылся сонной мысли и втянул её в центр своего естества, чтобы как следует изучить эту мысль, повертеть в воображаемых ладонях так и эдак, словно необычный камешек.
У обретшей консистенцию мысли имелся и определённый вес, и текстура: кусок вулканического базальта с урановой сердцевиной. Камешек обладал иррациональной плотностью, а его поверхность была усыпана чем-то рифлёным, зернистым, как будто кусок породы вначале отличался вязкой и липкой структурой, но кто-то спрессовал её, катая по гравийному полю. По мере исследования Великая Сила позволяла концентрировать всё более пристальное внимание на объекте и получать всё больше деталей, и тогда исследователю открылось понимание того, что каждое из гравийных зёрнышек воплощало собой живое существо – человека или гуманоида – и все они были связаны друг с другом волокнистыми жилами, которые в совокупности и составляли структуру хладного камня.
По мере углубления он осознал и другое: камешек, удерживаемый в воображаемых ладонях, точно так же удерживал и его самого. Даже проверченный так и эдак, камешек обхватывал обладателя ладоней и сковывал его… тот камешек выступал в роли тюрьмы для всех этих зёрнышек-существ, и все эти заключённые души заточили теперь и его.
Он обнаружил, что сам окаменел, являясь как раз той жильной породой тёмного оттенка, которая прочно сцепила их всех в один комок. Как он поймал их в ловушку, так и они заарканили его, и никто не имел возможности отпустить кого-либо другого. Сама структура вселенной связала их.
Сама Великая Тьма охватила их невыносимым холодом.
И вот ведь ещё какая странность: с каких это пор он размышляет о структуре вселенной как о тьме с заглавной буквы? Имейся в таком мрачном мироощущении хотя бы крупица истины, когда это он стал тем человеком, который предавался бы подобным мыслям? Если Великая Тьма жаждет затащить его в бесконечную пустоту, ей придётся побороться за каждый миллиметр его сущности.
И он начал искать выход. Что, с учётом любопытного восприятия через призму Силы, означало искать проход внутрь.
Он всецело осознавал, что воображаемый камешек в воображаемой ладони был не более, чем метафорой (даже хладной камень, в который он превратился), однако всё это существовало на самом деле, если отталкиваться от пласта реальности на глубочайшем уровне, недоступном совсем не воображаемым глазам. Он врос в камень… и поэтому не требовалось протянуть руку, чтобы коснуться души, олицетворяемой гравийным зёрнышком. Он уже касался их.
Нужно было только сконцентрироваться.
Но каждое мнимое зёрнышко-душа, которое он заботливо окружал направленным лучом света будто сигнальный маяк, не отвечало и намёком на отблеск. Никакой ответной реакции, характерной для человека, только совершенно ровная, ничего не отражающая поверхность, как у гладкого и округлого комочка из порошкового графита. Каждое ментальное прикосновение не взращивало в них ни надежды, ни цели, ни мечты о побеге, но вместо этого вытягивало их из заледенелой сердцевины и проглатывало целиком, скармливая Великой Тьме.
И Тьма не предоставляла и следа доказательств того, что они когда-либо существовали.
Всё, чего удалось добиться от мнимых зёрнышек – ласковые бессловесные уговоры просто взять и позволить себе уснуть. Борьба тщетна. В конце концов, Великая Тьма заглатывает всех. И всевозможные твои надежды, страхи, героические мечты и суровые реалии. Поглотит и всякого далёкого потомка, когда-либо слышавшего о тебе. Исчезнет всё и вся, не оставив малейшего эха, указывавшего на твоё присутствие. Единственное решение – лишь сон. Вечный сон, вечное забвение.
Забвение.
Никогда, решил Люк.
Интуиция подсказывала ему – наполовину через воспоминание, наполовину через предположение (а может, то была целиком подсказка от Силы) – что стоит вновь покрутить воображаемый камешек в воображаемой ладони, и на одном из мнимых порошково-графитных зёрнышек можно разглядеть едва заметную трещинку, которая вовсе не являлась игрой воображения.
И сквозь эту трещинку – крошечную, совсем ничтожную, такую миниатюрную, что, ведись поиск вне воображаемой реальности, трещинку не помогли бы обнаружить и самые передовые приборы в галактике – проявлялось ещё менее уловимое мерцание… чистейшего света.
Ведомый Великой Силой, он собрал всё восприятие и сжал до уровня нанометровой нити. И, продев её внутрь крошечной осветлённой трещинки на воображаемом камешке, Люк Скайуокер достиг вселенной.
* * *
Сосредоточив всё своё «я» при помощи Силы и самоотдачи, которую в него вбивали Бен и мастер Йода, Люк смог пройти по ниточке к источнику света, и вернувшееся к нему зрение позволило разглядеть сквозь причудливую искажающую пелену смутные очертания рукавов.
