Льеф оглянулся на Кену.
– Не бойся, я за ней прослежу.
– Это плохая мысль, Рун.
Рун фыркнул.
– Боги, Льеф. Ты сам становишься похожим на неё. Где твёрдое плечо, на которое я мог опереться всегда?
Льеф хотел было ответить, но не успел, потому что Руна уже несло:
– Ты сам стал как женщина, Льеф. Ты, должно быть, и слушаешься её? Поэтому она так цепляется за тебя.
Взгляд Льефа, только что напряжённый и тяжёлый, подёрнулся льдом.
Рун тоже замолчал.
Над тренировочной площадкой повисла тишина.
– Зачем ты это сказал? – тихо спросил Льеф.
Руну стало неуютно.
– Чтобы ты понял, как глупо выглядишь со стороны, Льеф! – тем не менее огрызнулся он.
– Рун, ты знаешь закон.
Рун молчал.
– Никто не слышал, только ты и я.
– Слышали небо и земля.
– Льеф… – осторожно произнесла Кена, начиная понимать, в какую сторону клонится разговор.
Но Льеф лишь задвинул её за спину. Остановить его не мог уже никто. Злость, наполнившая его в тот день, когда он увидел Кену и Руна вместе за домом, раскалилась добела и стала остывать, превращаясь в настоящую боль.
Много позже он думал, что простил бы Руна – если бы их и правда слышали только небо и земля. Потому что, по большому счёту, Льефу было безразлично мнение богов. Но в эту секунду у него за спиной стояла – и слышала его слова – его собственная «богиня». И он никогда бы не простил себе, никогда не смог бы смотреть Кене в глаза, зная, что та видела, как Льеф побоялся поднять на обидчика меч.
– Идём к твоему отцу, – сказал Льеф всё так же спокойно. – Я скажу ему, что буду биться с тобой. На перекрёстке. На третий день. Как требует того закон.
Глава 14. Ожидание
– Смыть оскорбление можно только кровью. Я вызываю его на хальмгат.
Эрик хмурился и переводил взгляд с одного на другого.
– Рун, – жёстко спросил он, – зачем ты это сказал?
В глазах Руна блестела злость, и когда прозвучал вопрос конунга, злость эта стала только сильней.
– Благодарю за вызов, – сказал он вместо того, чтобы ответить конунгу. – Такого вызова и надлежало от тебя ждать. Я принимаю его, и драться мы будем, когда ты пожелаешь.
Эрик встал со своего места и вплотную подошёл к обоим.
– Льеф, – обратился он к пасынку. – У моего сына длинный язык. Тебе ли этого не знать?
Льеф молчал и, стиснув зубы, смотрел на него.
– Никто не слышал, – успокаивающе произнёс Эрик, – я понимаю, вы оба очень молоды – и четыре месяца, как не были на войне. Но подумайте обо мне. Я не переживу потери одного из вас.
Рун молчал. А Льеф, может, и пошёл бы на попятную, но его разозлило то, что Эрик как бы обращался лично к нему. На Руна он не смотрел.
– Ты, конунг, знаешь закон, – сказал Льеф. – Я не могу отступить.
Конунг рыкнул и, взмахнув плащом, вернулся на свой трон.
– И всё же, – сухо сказал он, – у вас есть три дня, чтобы всё решить.
Той ночью Эрик не спал. Он всё думал – как остановить то, чего давно уже ждал. Рун и Льеф – друзья. И оба ему дороги. Но самую сильную боль всегда причиняют те, кто дороже всего.
А вечером Рун прислал к Льефу своих послов.
Сражение должно было проходить на небольшом острове или на перекрёстке. Право первого удара принадлежало Руну.
В тот же день договорились о времени и о месте, а также об оружии. Противники могли использовать короткие, заточенные с одной стороны гибкие германские мечи – скрамасаксы, или же длинные, прямые и обоюдоострые. В левой руке каждого был щит, а на теле – доспех.
***
На второй день Рун, затеявший эту свару, уже жалел.
Его разозлил Льеф. Разозлило то, как тот с ним обошёлся, толкнув в грязь, разозлило, что Льеф не хочет делиться – хотя сам уже полгода пользуется рабыней.
Он, Рун, был сыном конунга. Любимым сыном, и так же точно любили его все воины северной земли.
Он каждый год собирал дружины, и он приносил дары к трону конунга, и все рукоплескали ему, чтобы на будущий год снова пойти с ним в бой.
Он и один вел бы дружины – никто не пошёл бы за троллеподобным Льефом в поход. Но Льеф был его другом, и с детских лет Рун помогал ему, держал при себе.
«Без меня он был бы никем, – думал Рун. – Без меня он никогда не взял бы свою рабыню».
И отчасти это было так, потому что Рун и Льеф столько раз заслоняли друг друга в бою, что давно потеряли счёт взаимным долгам.
Рун услышал голос иноземной скальдихи на чужеземном берегу и понял, что та поёт заклятья – ещё тогда. Такой нездешней силой полнились слова её песни, и таким неземным был взгляд.
«Жаль, что я не убил её тогда», – думал Рун.
Впрочем, он пытался. Он нанес удар, но не успел – галльская ведьма зачаровала его побратима. И… отчасти… зачаровала и его.
– Проклятая чужачка… – бормотал Рун в ту ночь, лёжа в постели Сигрун, которая, вопреки обыкновению, пустила его к себе в избу. – Она всё испортила.
Сигрун молчала и смотрела на него. Слова Руна причиняли ей боль.
– Обещай, Сигрун, что отомстишь за меня, – Рун повернулся к ней.
Сигрун сглотнула.
– Я всего лишь женщина, – глухо сказала она и тут же оборвала себя, – да, Рун. Если что-то случится – он ответит за твою кровь. Но я хотела бы, чтобы ты вернулся живой.
Рун сжал её ладонь.
– Рун, это глупо! – не выдержала она и, приподнявшись на локте, сверху вниз посмотрела на него. – Ты прольёшь кровь в бою с братом из-за какой-то дикарки? Кто она тебе? Просто рабыня! Кто дерётся из-за рабыни?!
– Зачем ты говоришь мне об этом, Сигрун? – Рун тоже привстал и в упор посмотрел ей в глаза. – Или не знаешь, что если я не явлюсь, он вырежет на земле знак, и каждый скажет, что не могу я исполнить того, что сказал?
Сигрун рыкнула и ударила по кровати кулаком. Соскользнула на пол и скрестила руки на груди.
– А ты, Рун, не ответил на вопрос! Что вам сдалась эта хрупкотелая чужачка? Или мало красивых женщин в нашем краю?
В глазах Руна появилась злость.
– Ты хочешь, чтобы я признался, что я её хочу?
Сигрун заледенела от такой откровенности, и рука её поднялась, чтобы указать на дверь, но прежде, чем лекарка успела произнести хоть слово, Рун поднялся с кровати и продолжил, выдохнув Сигрун в губы:
– Я хочу её, потому что я её завоевал, не брат. Хочу, потому что она стройна, как тростник, Сигрун. Потому что она слаба. Потому что она создана, чтобы принадлежать. И потому что я больше заслужил её, чем мой брат.
