Нотариус выглядел польщенным. Неужели, подумала она, ты до сих пор якшаешься с Мирабо. Однако само намерение Камиля смущало Аннетту.
– Камиль, вы берете на исповедь стряпчего?
– Это разумная предосторожность. Ни одному закоренелому грешнику не стоит ею пренебрегать.
Он протащил ее сквозь храм бодрым, нецерковным шагом.
– Я только преклоню колени, – сказала она, нырнув в боковой придел подальше от него. Здесь было тихо: старушки галдели и молились за возвращение минувших дней, сопела, свернувшись калачиком, собачка. Священник и не подумал понизить голос.
– Это вы? – спросил он.
– Записывайте, – велел Камиль нотариусу.
– Не думал, что вы придете. Когда я получил вашу записку, то решил, это шутка.
– Это совершенно точно не шутка. Я, подобно прочим, жажду обрести благодать.
– Вы католик?
Короткая пауза.
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что, если вы не католик, я не могу приобщить вас к таинствам.
– Хорошо, я католик.
– Разве вы не писали в своей газете, – священник прочистил горло, – что религия Магомета ничем не хуже религии Иисуса Христа?
– Вы читаете мою газету? – Камиль выглядел польщенным. Молчание. – Стало быть, вы нас не обвенчаете?
– Только после того, как вы публично заявите, что исповедуете католическую веру.
– У вас нет права этого требовать. Достаточно моего слова. Мирабо говорит…
– С каких пор Мирабо сделался отцом церкви?
– Я ему передам, ему понравится. Прошу вас, святой отец, уступите, я влюблен до смерти и не в силах терпеть, как вы терпите, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться.
– Раз уж речь зашла об апостоле Павле, – сказал священник, – могу я напомнить вам, что нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены? Посему противящийся власти противится Божиему установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение.
– Что ж, в этом смысле мне придется рискнуть. Как вам прекрасно известно – смотрите стих четырнадцатый, – неверующий муж освящается женой верующей. Если вы станете чинить мне препятствия, я обращусь в церковный комитет. Вы подаете брату случай к преткновению или соблазну. Вам незачем иметь тяжбы между собою, лучше оставаться обиженными. Смотрите шестую главу.
– Там говорится о суде неверующих. Вы же не назовете генерального викария Сансской епархии неверующим.
– Вы же знаете, что не правы. Вам известно, где я учился? Думаете, меня можно обвести вокруг пальца подобной нелепицей? Постойте, – обратился он к нотариусу, – этого записывать не надо.
Они вышли.
– Это вычеркните, – сказал Камиль, – я поторопился.
Нотариус глянул испуганно.
– Напишите сверху: «Дело о церемонии бракосочетания Л. К. Демулена, адвоката». Так, а теперь подчеркните. – Камиль подал руку Аннетте. – Помолились? – спросил он. – Немедленно подайте в церковный комитет, – бросил он нотариусу через плечо.
– Ни церкви, ни священника, – сказала Люсиль. – Превосходно.
– Генеральный викарий Сансской епархии утверждает, что благодаря мне годовой доход епархии упал в два раза, – сказал Камиль. – Что из-за меня его дворец сожгли дотла. Адель, хватит хихикать.
Они сидели в гостиной Аннетты.
– Что ж, Максимилиан, – сказал Камиль, – вы умеете улаживать чужие дела. Попробуйте уладить это.
Адель взяла себя в руки:
– А у вас нет священника посговорчивее? Какого-нибудь бывшего однокашника?
Робеспьер поднял глаза.
– Наверняка удастся уговорить отца Берардье. Это последний директор лицея Людовика Великого, – объяснил он, – а теперь он заседает в Национальном собрании. Вспомните, Камиль, он всегда вас любил.
– Когда он смотрит на меня сегодня, то улыбается, словно хочет сказать: «Я всегда подозревал, что вы этим кончите». Говорят, он откажется присягнуть конституции.
– Какая разница, – сказала Люсиль. – Если есть хоть малейшая надежда…
– Условия таковы, – сказал Берардье. – Вы публично, в вашей газете, заявляете об исповедании веры. Больше никаких издевок и насмешек над религией и полный отказ от всякого богохульства.
– В таком случае чем я буду зарабатывать на жизнь?
– Если вы решили вернуться в лоно церкви, вы должны были это предвидеть. Впрочем, вам несвойственно задумываться о том, что будет через десять минут.
– На оговоренных условиях, – сказал отец Пансемон, – я позволю отцу Берардье обвенчать вас в церкви Сен-Сюльпис. Но будь я проклят, если сделаю это сам. Думаю, отец Берардье совершает ошибку.
– Камиль действует под влиянием порыва, – сказал отец Берардье. – Когда-нибудь его порывистость выведет его на правильную дорогу. Я прав, Камиль?
– Видите ли, до конца года я не собирался выпускать газету.
Священники обменялись взглядами.
– В таком случае ваше заявление должно быть опубликовано в первом выпуске за новый, девяносто первый год.
Камиль кивнул.
– Обещаете? – спросил Берардье.
– Обещаю.
– Вы всегда лгали с редким изяществом.
– Он этого не сделает, – сказал отец Пансемон. – Нам следовало сказать, сначала публичное заявление, потом свадьба.
Берардье вздохнул:
– Какой в этом смысл? Это вопрос его совести.
– Депутат Робеспьер тоже ваш ученик?
– Он учился у меня совсем недолго.
Отец Пансемон посмотрел на него так, словно Берардье сказал, что провел в Лиссабоне год, когда случилось землетрясение.
– Вы оставили преподавание?
– Послушайте, есть люди и похуже.
– Не думаю, что их много, – сказал священник.
Свидетели на свадьбе: Робеспьер, Петион, литератор Луи-Себастьян Мерсье и друг герцога маркиз де Силлери. Дипломатически выверенный отбор: левое крыло Национального собрания, литературная знаменитость, орлеанист.
– Вы не обиделись? – спросил Дантона Камиль. – Я хотел Лафайета, Луи Сюло, Марата и палача.
– Конечно нет, – ответил Дантон. В конце концов, подумал он, я буду свидетелем всего остального. – Теперь вы богаты?
– Приданое составляет сто тысяч ливров. И ценное серебро. Не смотрите на меня так. Мне пришлось немало потрудиться.
– Вы будете ей верны?
– Разумеется. – Камиль выглядел изумленным. – Что за вопрос. Я люблю ее.
– Я просто спросил. Подумал, при заключении брака не помешала бы декларация о намерениях.
