– Я беру деньги, – говорит граф, – но не продаюсь. Если бы мне доверяли, я бы не юлил.
– Да, господин, – с каменным лицом говорит Тейтш. – На вашем месте я не стал бы распространять эту эпиграмму.
Тем временем Лафайет размышлял.
– Мирабо шарлатан, – говорил он холодно. – Если бы я потрудился вскрыть его махинации, то обрушил бы небо ему на голову. О том, чтобы назначить его министром, не может идти речи. Он продажен до мозга костей. Удивительно, что он до сих пор пользуется популярностью. И она растет, да, растет. Я предложу ему пост, какое-нибудь посольство, чтобы вышвырнуть его из Франции…
Лафайет запустил пальцы в редеющую светлую шевелюру. Большая удача, что однажды на публике Мирабо заявил, что не хотел бы иметь Филиппа даже своим лакеем. Потому что, если бы они сговорились… нет, даже думать о таком не хочу. Герцог Орлеанский должен покинуть Францию, от Мирабо придется откупиться, короля будут охранять денно и нощно шестеро гвардейцев, равно как и королеву. Вечером я ужинаю с Мирабо и предложу ему… Он погрузился в молчаливые размышления. Не важно, где начинались и заканчивались его мысли, генерал беседовал сам с собой – кому еще он мог довериться? Лафайет поднял глаза и увидел в зеркале красивое тонкое лицо, лысеющий лоб, который памфлетисты кордельеров находили таким смешным, затем со вздохом вышел из пустой комнаты.
Граф де Мирабо – графу де Ламарку:
Вчера поздно вечером я видел Лафайета. Он говорил о должности и деньгах. Я отказался. Я предпочел бы письменное обещание серьезного посольства. Часть денег будет доставлена мне завтра. Лафайет очень тревожится насчет герцога Орлеанского… Если тысяча луидоров кажется вам нескромной суммой, не просите ее, но это именно та сумма, в которой я остро нуждаюсь…
Герцог Орлеанский отправился в Лондон, прихватив с собой угрюмое выражение лица и Лакло. Официально его отъезд носил название дипломатической миссии. Камиль был с Мирабо, когда пришли дурные вести. Граф потел и мерил комнату шагами, рассказывал Камиль.
Еще одно разочарование для Мирабо: в начале ноября Национальное собрание приняло решение отстранить от должности не только министров, но и депутатов.
– Они решили подвергнуть меня остракизму! – взвыл Мирабо. – Это происки Лафайета.
– Когда вы впадаете в такую ярость, – сказал раб Клавьер, – мы опасаемся за ваше здоровье.
– Правильно, презирайте, смейтесь, предавайте меня! – вопил граф. – Искатели теплых местечек! Вот она, ваша хваленая дружба! Льстивые свиньи.
– Это решение направлено против вас, в этом нет никаких сомнений.
– Я уничтожу этого ублюдка. Кем он себя возомнил? Кромвелем?
Третье декабря 1789 года: мэтр Жорж-Жак Дантон выплатил мэтру Юэ де Пези и мадемуазель Франсуазе Дюоттуар двенадцать тысяч ливров плюс полторы тысячи ливров процентов.
Он подумал, расскажу тестю, у него камень упадет с души.
– Но до конца срока осталось шестнадцать месяцев! – воскликнул Шарпантье. Он прикинул цифры в голове, подсчитал доходы и расходы. Затем улыбнулся, сглотнул. – Теперь у вас появится уверенность в завтрашнем дне.
Про себя Шарпантье подумал: нет, это невозможно. Бога ради, что затевает Жорж-Жак?
Глава 2
Свобода, веселье, королевская демократия
(1790)
«Наши характеры определяют нашу судьбу, – говорит Фелисите де Жанлис. – У обычных людей не бывает судьбы, они вверяются случаю. Красивая умная женщина должна вести жизнь, наполненную удивительными событиями».
На дворе тысяча семьсот девяностый год. В жизни Габриэль происходят события, некоторые из них заслуживают особого упоминания.
В мае этого года я подарила мужу сына. Мы назвали его Антуаном. Малыш кажется крепким, но таким был и мой первый ребенок. Мы никогда о нем не говорим. Впрочем, иногда я вижу, как Жорж о нем думает и слезы наворачиваются ему на глаза.
Расскажу, что случилось за это время в большом мире. В январе моего мужа выбрали в Коммуну вместе с Лежандром, нашим мясником. Я не стала ему говорить – я больше не высказываю вслух своих мыслей, – но я удивилась, что Жорж выдвинул свою кандидатуру, потому что он ругает Коммуну не переставая, и больше всех мэра Байи.
Перед тем как он приступил к исполнению должности, случилась история с доктором Маратом. Марат так часто оскорблял власти, что выписали ордер на его арест. Он жил в нашем округе, в Отель-де-ла-Фотриер. Арестовать его послали четверых, но Марата предупредила какая-то женщина, и он бежал.
Я не понимала, почему Жорж должен принимать его заботы близко к сердцу. Обычно, когда он приносит домой сочинения Марата, то посередине чтения вскрикивает: «Мерзавец, мерзавец, мерзавец!» – швыряет бумаги на пол или, если стоит рядом с камином, бросает в огонь. Однако Жорж утверждает, что это вопрос принципа. Он заявил на собрании округа, что в нашем районе никого не арестуют без его согласия. «Здесь действуют мои ордера», – сказал он.
Доктор Марат пустился в бега. Я думала, что газета временно перестанет выходить и мы получим передышку, но Камиль сказал: «Мы должны друг друга поддерживать, думаю, что сумею выпустить в срок следующий номер». В следующем номере чиновникам мэрии досталось еще сильнее.
Двадцать первого января к нам явился мсье Виллет, батальонный командир. Он сказал, что ему срочно нужен Жорж. Когда муж вышел из кабинета, Виллет помахал бумагой и сказал: «Ордер от Лафайета. Я должен срочно арестовать Марата. Что мне делать?»
Жорж ответил: «Окружите Отель-де-ла-Фотриер».
А затем явился полицейский чиновник с предписанием – а с ним тысяча человек.
Жорж был в ярости. Он заявил, что это иностранное вторжение. Весь округ взбунтовался. Жорж нашел командира, отвел в сторонку и сказал: «Какого черта тут делают эти войска? Я ударю в набат, выведу на улицы Сент-Антуанское предместье. Чтобы собрать двадцать тысяч вооруженных мужчин, мне достаточно сделать так». И прищелкнул пальцем у него перед носом.
– Высуньтесь из окна, – сказал Марат. – Может быть, удастся услышать, что говорит Дантон. Я бы сам высунулся, но боюсь, кто-нибудь отстрелит мне голову.
– Он спрашивает, где этот чертов батальонный командир.
– Я написал Мирабо и Барнаву. – Марат усталыми глазами смотрел на Камиля. – Решил, они должны знать.
– Подозреваю, что они не ответили.
– Да. – Он задумался. – Я отвергаю умеренность.
– Это умеренность вас отвергает.
– Вы правы.
– Дантон рискует ради вас собственной шеей.
– Что за вульгарное выражение, – сказал Марат.
– Сам не знаю, где я его подхватил.
– Почему никогда не пытались арестовать вас? Я в бегах с октября. – Марат бродил по комнате, что-то бормоча про себя и время от времени почесываясь. – Возможно, эта интрига – дело рук Дантона. У нас мало достойных людей. Можно взорвать Школу верховой езды, никто не заплачет. Среди депутатов лишь от полудюжины есть хоть какая-то польза. Бюзо мыслит в правильном направлении, но, черт подери, нельзя быть таким благородным. Петион дурак. Я возлагаю надежды на Робеспьера.
