– А вот и герцог Орлеанский, – потянул его за руку де Бурвиль. – Он настоял на том, чтобы идти с третьим сословием. Посмотрите, как хлопочет над ним главный церемониймейстер, аж в пот бросило. А вот и герцог де Бирон.
– Я его знаю. Бывал в его доме.
– А это Лафайет.
Американский герой в серебристом жилете бодро вышагивал в процессии, серьезное и немного рассеянное молодое лицо, необычный вытянутый череп под треугольной шляпой в стиле Генриха IV.
– Вы с ним знакомы?
– Только с его репутацией, – пробормотал Камиль. – Вашингтон pot-au-feû
[9].
Бурвиль рассмеялся:
– Вы должны это записать.
– Уже записал.
В церкви Людовика Святого де Робеспьеру досталось удобное место у прохода. Удобное место, чтобы разглядывать знать вблизи. Волнующееся море епископов на мгновение расступилось, и король, грузный, в золотой парче нечаянно взглянул ему прямо в лицо. А когда королева повернула голову (во второй раз мы с вами ближе, чем в первую встречу, мадам), перо цапли в ее волосах как будто приветливо качнулось в его сторону. Гостия в украшенной драгоценными камнями дарохранительнице маленьким солнцем пылала в руках епископа. Король с королевой заняли места на помосте под бархатным пологом, вышитым золотыми геральдическими лилиями. Затем вступил хор:
O salutaris hostia
Если продать драгоценности короны,
что можно купить для Франции?
Quae coeli pandis ostium,
Король выглядит полусонным.
Bella premunt hostilia,
А королева – гордячкой.
Da robur, fer auxilium.
Похожа на Габсбургов.
Uni trinoque domino,
Мадам Дефицит.
Sit sempitema gloria,
Снаружи женщины криками
приветствовали герцога Орлеанского.
Qui vitam sine termino,
Я никого здесь не знаю.
Nobis donet in patria.
Где-то здесь должен быть Камиль. Где-то рядом.
Amen.
– Смотрите-смотрите, – сказал Камиль де Бурвилю. – Максимилиан.
– Да, это он. Наш дорогой Как-вас-там. Стоит ли удивляться?
– Мое место там. В процессии. Де Робеспьер уступает мне интеллектом.
– Что? – Изумленный аббат обернулся и зашелся смехом. – Людовик Шестнадцатый, милостью Божией король Франции, уступает вам интеллектом. Его святейшество папа римский уступает вам интеллектом. Кем еще вы хотели бы стать, кроме как депутатом?
Камиль не ответил.
– О Боже мой, Боже мой. – Аббат сделал вид, будто вытирает глаза.
– А это Мирабо, – сказал Камиль. – Он собирается издавать газету. Я буду для него писать.
– Как вы это провернули?
– Никак. Я приступаю завтра.
Де Бурвиль бросил на него косой взгляд. Камиль лжец, подумал он, всегда был лжецом. А впрочем, скажем мягче: он приукрашивает.
– Что ж, удачи, – сказал аббат. – Видели, как толпа принимала королеву? Весьма нелюбезно, не правда ли? Зато как приветствовали герцога Орлеанского! И Лафайета. И Мирабо.
И д’Антона, чуть слышно шепнул Камиль, словно пробуя слова на вкус. У д’Антона важное дело, он даже не пошел смотреть процессию. И Демулена, добавил Камиль. Демулена приветствовали громче всех. Он ощущал тупую боль разочарования.
Всю прошлую ночь шел дождь. В десять, когда началась процессия, по улицам бежали ручьи, но к полудню земля была суха и горяча.
Камиль договорился, что переночует в Версале у своего кузена. Он специально попросил депутата при чужих, чтобы тому неловко было отказать. Явился Камиль далеко за полночь.
– Где, ради всего святого, тебя носило? – спросил де Вьефвиль.
– Я был у герцога де Бирона и графа де Жанлиса, – пробормотал Камиль.
– Ясно. – Де Вьефвиль был раздосадован, не зная, верить ему или нет. К тому же в комнате присутствовал третий, мешая хорошенько отчитать Камиля.
Молодой человек покинул тихое место у камина.
– Я ухожу, мсье де Вьефвиль. Однако поразмыслите над моими словами.
Де Вьефвиль и не подумал их друг другу представить. Молодой человек сам обратился к Камилю:
– Я Барнав, возможно, вы обо мне слышали.
– Все о вас слышали.
– Вероятно, вы считаете меня обычным смутьяном. Надеюсь, я докажу, что способен на большее. Спокойной ночи, господа.
Он тихо закрыл за собой дверь. Камилю хотелось выскочить вслед за ним, задать вопрос, завязать знакомство, но на сегодня он утратил способность изумляться. Это был тот самый Барнав, который выступил против королевских эдиктов в провинции Дофине. Люди называли его Тигром, но сейчас, разглядев этого скромного, некрасивого, курносого адвоката, Камиль понимал, что в прозвище содержалась легкая насмешка.
– В чем дело? – спросил де Вьефвиль. – Ты разочарован? Представлял его себе иначе?
– Зачем он приходил?
– За поддержкой. Уделил мне жалких пятнадцать минут, да и то среди ночи.
– Вы оскорблены?
– Завтра увидишь, как они будут драться за привилегии. Все думают только о том, как бы что-нибудь ухватить, если хочешь знать мое мнение.
– Неужели ничто не способно поколебать ваши провинциальные взгляды? – спросил Камиль. – Вы хуже моего отца.
– Камиль, будь я твоим отцом, я бы давным-давно свернул твою тощую шею.
Часы во дворце и в городе согласно пробили час. Де Вьефвиль развернулся и ушел спать. Камиль вытащил черновик памфлета «Свободная Франция». Он прочитывал каждую страницу, рвал поперек и ронял обрывки в камин. Камиль не успевал за развитием событий. На следующей неделе, deo volente
[10], в следующем месяце он перепишет его снова. В пламени Камиль видел картину: он пишет, чернила скользят по бумаге, он откидывает волосы со лба. Когда под окнами стихло, он свернулся в кресле и уснул при свете догорающего камина. В пять утра рассвет просочился сквозь ставни, первая телега с кислым черным хлебом покатила на версальский рынок. Он проснулся, сел, оглядел незнакомую комнату, болезненные предчувствия пронизывали его, словно медленное холодное пламя.
Слуга, который был скорее телохранителем, чем лакеем, спросил:
– Это вы написали?
В руке он держал копию первого памфлета Камиля «Философия французской революции». Слуга помахал памфлетом, словно судебной повесткой.
