Возникла короткая пауза. Камиль разглядывал Бийо. Он терпеть его не мог, с трудом выносил его присутствие в комнате. При виде Бийо по коже бежали мурашки, а в душе поднимались необъяснимые мрачные предчувствия. Однако ему приходилось бывать с ним в одной комнате. Приходилось искать общества людей, которых он не выносил, приходилось себя заставлять. Порой Камиль смотрел на некоторых, и ему казалось, что он знает их с рождения, словно они его родственники.
– Как поживает ваш антиправительственный памфлет? – спросил он Бийо. – Еще не нашли издателя?
Д’Антон поднял глаза от бумаг:
– Зачем вы тратите время на написание того, что никогда не будет опубликовано, Бийо? Я не дразнюсь – просто хочу знать.
Лицо Бийо пошло пятнами.
– Потому что я не иду на компромиссы, – ответил он.
– Бога ради, не лучше ли… нет, довольно, мы уже не раз это обсуждали. Возможно, вам тоже следует писать памфлеты, Камиль. Оставьте поэзию – попробуйте прозу.
– Его памфлет называется «Последний удар по предрассудкам и суеверию», – сказал Камиль. – Непохоже, чтобы он был последним. Судя по всему, памфлет ждет такой же успех, как те унылые пьесы, которые он сочиняет.
– В тот день, когда вы… – начал Бийо.
Д’Антон прервал его:
– Не шумите. – Он передал бумагу Бийо. – Что это за чушь?
– Вы намерены учить меня моему ремеслу, мэтр д’Антон?
– Почему бы нет, раз вы в нем не смыслите? – Он отложил бумаги. – Как поживает кузина Роз-Флер? Нет, не отвечайте, я сыт этим по горло.
Он поднес ладонь к подбородку.
– Тяжело дается респектабельность? – спросил его Камиль. – Это и впрямь так изматывает?
– Меня тошнит от вашего позерства, мэтр Демулен, – сказал Бийо.
– А меня от вас, упырь несчастный. Должно быть какое-нибудь другое применение вашим талантам, раз уж адвоката из вас не вышло. Стенать в склепах. Плясать на могилах.
Камиль вышел из конторы.
– Найдется ли его талантам применение? – спросил Жюль Паре. – Мы слишком воспитанны, чтобы строить догадки.
В Варьете швейцар заявил Камилю:
– Вы опоздали.
Камиль не понял. В кассе двое мужчин спорили о политике, один из них поносил аристократию на чем свет стоит. Это был маленький, плотный мужчина, о таких говорят, что у них тело без костей, – из тех, что в обычные времена яростно отстаивают существующий порядок вещей.
– Эбер, Эбер, – сокрушался его оппонент, – помяните мое слово, когда-нибудь вас повесят.
Такое ощущение, подумал Камиль, что в наши дни подстрекательство к бунту разлито в воздухе.
– Поспешите, – сказал ему швейцар. – Он не в духе. Будет на вас кричать.
Внутри театра висел зловещий полумрак. Несколько безутешных исполнителей подпрыгивали на месте, пытаясь согреться. Филипп Фабр д’Эглантин стоял между сценой и певицей, которую только что прослушал.
– Вам следует отдохнуть, Анна, – сказал он. – Простите, душка, но это никуда не годится. Что вы сделали со своим горлом? Курили трубку?
Девушка сложила руки на груди и, кажется, была готова разреветься.
– Возьмите меня в хор, Фабр, – взмолилась она. – Ну пожалуйста.
– Мне жаль, но я не могу. Такое ощущение, что вы не поете, а кричите из горящего дома.
– Ничего вам не жаль. Скотина.
Камиль подошел к Фабру и проговорил прямо ему в ухо:
– Вы когда-нибудь были женаты?
Фабр подскочил на месте и обернулся.
– Что? Ни разу.
– Ни разу. – Камиль был впечатлен.
– Ну, не то чтобы…
– Я не собираюсь вас шантажировать.
– Ну ладно, ладно. Допустим, я женат. Она… гастролирует. Подождете меня еще полчаса? Я скоро закончу. Ненавижу эту поденщину, Камиль. Она недостойна моего гения. Я прозябаю, трачу время впустую. – Он взмахнул рукой в направлении сцены, танцоров и хмурого антрепренера в ложе. – Чем я все это заслужил?
– Сегодня с утра все в дурном настроении. У вас в кассе спорят о составе Генеральных штатов.
– А, Рене Эбер. Какой был огнеглотатель! Злится, что теперь его жребий – заведовать театральными билетами.
– Утром я видел Бийо. Он тоже был раздражен.
– Никогда не упоминайте при мне этого мерзавца. Задумал отнять хлеб у литераторов! Занимался бы своим делом и не лез в чужую епархию. Вот вы, Камиль, другое дело, – добавил Фабр добродушно. – Я бы не возражал, если бы вы написали пьесу, все равно адвокат из вас никакой. Камиль, дорогой, давайте посвятим наши дни какому-нибудь совместному замыслу!
– Полагаю, мне придется посвятить свои дни жестокой и кровавой революционной борьбе. Чему-то такому, что глубоко оскорбит моего отца.
– Я не заглядывал так далеко вперед, я думал о выгоде, – с упреком заметил Фабр.
Камиль ушел в темноту зала и стал смотреть, как Фабр выходит из себя. Певица рухнула в кресло неподалеку. Опустив голову, она принялась вращать подбородком, чтобы расслабить шейные мышцы, затем запахнулась в шелковую шаль с оборкой, хранящую следы былой роскоши. Вид у нее был взъерошенный и слегка потрепанный, под стать шали, и она явно была не в духе. Певица окинула взглядом Камиля:
– Мы знакомы?
В ответ он молча смотрел на нее. Лет двадцать семь, хрупкая, темно-каштановые волосы, курносый нос. Она была довольно хорошенькой, однако черты лица казались смазанными, словно ее долго били по голове, потом починили, но не до конца. Певица повторила свой вопрос.
– Я восхищен прямизной вашего подхода, – сказал ей Камиль.
Она улыбнулась. Нежный податливый рот. Она принялась массировать горло.
– Я правда подумала, что мы знакомы.
– Я сам этому удивляюсь. В последнее время мне кажется, что я знаю в Париже всех. Это похоже на галлюцинацию.
– Вы знаете Фабра. Не могли бы вы мне помочь? Замолвить словечко, привести его в хорошее расположение духа? – Она покачала головой. – Нет, забудьте. Он прав, голос пропал. Я училась в Англии, вы можете в это поверить? Мечтала о славе. Не представляю, чем мне теперь заняться.
– А как вы справлялись раньше? Чем занимались, помимо пения?
– Спала с маркизом.
– А что мешает продолжить?
– Даже не знаю. У меня впечатление, что маркизы нынче не при деньгах, да и я не хочу разбрасываться. Впрочем, главное не сидеть на месте. Отправлюсь в Геную, когда-то у меня был там ангажемент.
Ему нравился ее голос, заграничный акцент, хотелось ее разговорить.
– Откуда вы родом?
– Из-под Льежа. Мне пришлось побродить по свету. – Певица положила щеку на руку. – Меня зовут Анна Теруань. – Она закрыла глаза. – Господи, как я устала. – Анна повела худенькими плечиками под шалью, словно пыталась стряхнуть тяжесть этого мира.
