– У него была система?
– Так он утверждал. Впрочем, из-за плачевного вида его не пускали в игорные дома.
Минуты две они просидели в молчании. Тема его матери была исчерпана. Он не знал ее, она не знала его, и этот недостаток знаний делал весть о ее смерти такой горестной: надеяться, что у тебя будет второй шанс, и упустить его.
– Игроки, – сказала она. – Я все время думаю об Эро. Он уже две недели в заключении. Однако он знал, что его арестуют. Почему не сбежал?
– Гордость.
– И Фабр. Это правда, что арестуют Лакруа?
– Говорят. И Филиппо. Нельзя бросить вызов комитету и остаться в живых.
– Но, Камиль, ты же бросил ему вызов. Последние пять месяцев ты только и делал, что нападал на комитет.
– Да, но у меня есть Макс. Меня тронуть не посмеют. Им бы и хотелось, но без него они не смогут.
Люсиль встала на колени перед камином. Вздрогнула.
– Завтра попрошу прислать с фермы больше дров.
Кур-дю-Коммерс.
– Пришел депутат Панис. – Луиза мгновенно почувствовала страх, который исходил от мужчины, стоявшего на пороге.
Двенадцатое жерминаля, пятнадцать минут первого. Дантон встретил гостя в халате.
– Простите, гражданин. Слуги в постели, и мы управляемся сами. Пройдите к огню, на улице холодно.
Он присел на колени перед камином.
– Оставьте, – сказал Панис. – Скоро за вами придут.
– Что? – Он обернулся. – Вас ввели в заблуждение. Недавно у меня был Фабриций Парис.
– Не знаю, что он вам сказал, но его не было на совещании двух комитетов. А Ленде был. Он послал меня к вам. Выписан ордер. Вам не позволят выступить перед Конвентом. Вам больше там не бывать. Вы отправитесь прямиком в тюрьму, а оттуда – в трибунал.
Мгновение Дантон молчал: от потрясения его лицо побледнело.
– Но Парис слышал, как Сен-Жюст сказал, что хочет сразиться со мной перед Конвентом.
– Сказал. И что вы думаете? Другие его отговорили. Они осознали опасность и не позволили ему рисковать. Они не новички – понимают, что вы способны поднять мятеж в галереях для публики. Он был в ярости, сказал Ленде. Вылетел из комнаты и… – Панис отвел глаза.
– Что?
Панис приложил ладонь ко рту.
– Швырнул шляпу в камин.
– Что? – переспросил Дантон.
Их взгляды встретились, и оба начали смеяться, сдержанно и беззвучно.
– Да, шляпу. Ленде сказал, шляпа прекрасно занялась. Его бумаги последовали бы за шляпой, но один невежественный так называемый патриот в последнее мгновение выхватил их у него из рук. Он не желал лишиться мгновения славы. Ни за что.
– Надо же, шляпу! Жалко, там не было Камиля! – сказал Дантон.
– Да, – согласился депутат. – Кто-то, а Камиль оценил бы шутку.
Затем Дантон опомнился. Какие шутки, подумал он.
– Вы сказали, они подписали ордер? И Робеспьер?
– Да. Ленде говорит, вы должны использовать свой последний шанс. По крайней мере, уходите из квартиры, они могут прийти в любую минуту. А я должен предупредить Камиля.
Дантон мотнул головой:
– Не стоит. Пусть спят, всё узнают с утра. Потому что Камилю завтра придется нелегко. Бросить вызов Робеспьеру, а он не знает, что сказать.
Панис в ужасе смотрел на него:
– Господи, вы что, не поняли? Он ничего не скажет Робеспьеру. Камиль будет в тюрьме вместе с вами.
Луиза увидела, как тело ее мужа обмякло. Дантон опустился в кресло и остался сидеть, прикрыв ладонью глаза.
Два часа ночи.
– Я пришел, – сказал Ленде, – в надежде, что вас уже нет на месте. Бога ради, Дантон, что вы делаете? Вы намерены помогать им себя погубить?
– Я не могу в это поверить, – сказал Дантон, разглядывая умирающее пламя. – В то, что Камиля арестуют, ведь только днем я наблюдал, как они улыбались и дружески беседовали. О, законченный лицемер!
Луиза наскоро оделась. Она сидела в стороне от мужа, пряча лицо в руках. Она видела лицо Дантона, видела, как его воля и силы утекают. Слезы струились у нее между пальцами, но в глубине души ритмом отдавались слова: свобода, свобода.
– Я думал, мне позволят выступить перед Конвентом. Ленде, неужели никто не напомнил им, что Конвент должен согласиться на наш арест, лишить нас неприкосновенности?
– Разумеется. Робеспьер напомнил. На это Бийо ответил, что ничего не мешает получить согласие Конвента после того, как вы будете за решеткой. Они сильно напуганы, Дантон. Заперли двери и до сих пор ведут себя так, словно вы ворветесь в любую минуту.
– Но что он сказал, Ленде? Про Камиля?
– Мне было жаль его, – резко ответил Ленде. – Его растоптали. Поставили перед выбором. Бедняга, он счел, что ради республики для него важнее остаться в живых. Много же радости принесет ему такая жизнь.
– Марат был под трибуналом, – сказал Дантон. – Жиронда арестовала его, он предстал перед судом, но у них ничего не вышло. Трибунал оправдал Марата, и люди несли его по улицам на руках. Он вернулся сильнее, чем был.
– Да, – сказал Ленде.
Но в те дни, сказал он себе, трибунал сохранял независимость. Марат предстал перед судом – вы думаете, то, что они задумали для вас, можно назвать судом?
Вслух Ленде ничего не сказал. Он смотрел, как Дантон приходит в себя, как собирается с мужеством.
– Мне же не смогут заткнуть рот, верно? – спросил Дантон. – Меня могут арестовать, но молчать не заставят. Что ж, я готов с ними сразиться.
Ленде встал. Дантон похлопал его по плечу:
– Вы еще увидите, как я разделаюсь с этими мерзавцами.
Улица Марата, три часа утра.
Камиль начал говорить, чуть громче шепота, но легко, не запинаясь, словно высвободилась какая-то часть его мозга. Люсиль перестала плакать, она сидела и смотрела на него в том состоянии заторможенности, которое следует за сильным всплеском чувств. В соседней комнате спал их ребенок. С улицы не доносилось ни звука, в комнате тишина, только слышно было легкое шипение единственной свечи. Мы как будто одни во вселенной, подумала Люсиль.
– В восемьдесят девятом я думал, меня проткнет шпагой какой-нибудь аристократ. Я стану мучеником свободы, это будет прекрасно, и обо мне напишут во всех газетах. В девяносто втором я думал, придут австрийцы и пристрелят меня, все кончится очень быстро, и я стану национальным героем. – Он приложил ладонь к горлу. – Дантон говорит, ему все равно, что о нем подумают те, кто будет жить после нас. А я хочу, чтобы меня поминали добром. Впрочем, мне едва ли стоит на это рассчитывать, как думаете?
– Не знаю, – ответил Ленде.
