– Не думаю, что вы бы на это осмелились.
– По правде говоря, тактический альянс между нами…
– Я мог бы с тем же успехом заключить тактический альянс с половой тряпкой.
– А вы подумайте, – беззлобно сказал Эбер. – К тому же Камиль нездоров, не так ли? В обморок недавно упал.
– Я передам ему вашу озабоченность.
– И главное, в такой неподходящий момент! Люди говорят – и говорят, не таясь, – что он сожалеет о своей роли в падении Бриссо. Всему виной его доброе сердце, как любил говаривать наш дорогой Марат. Хотя это так не вяжется с его поведением в прошлом. В восемьдесят девятом. Уличные расправы. Что ж, приехали. Видите ли… Гражданин Робеспьер стал неуловим. С ним трудно сладить. Осторожнее.
– Спасибо, Эбер, что подвезли.
Дантон выпрыгнул из кареты. За ним в окне возникло бледное лицо Эбера.
– Убедите Камиля уйти в отпуск.
– В день ваших похорон, – сказал Дантон, – он устроит себе выходной.
Вкрадчивая улыбка пропала.
– Это объявление войны?
Дантон пожал плечами.
– Как пожелаете, – сказал он и крикнул кучеру: – Трогай!
Он стоял посреди улицы, чувствуя непреодолимое желание осыпать Папашу Дюшена непристойной бранью, догнать и ударить кулаком в лицо. Пути к примирению не было.
– И как вашей младшей сестре замужняя жизнь? – спросил Дантон Элеонору.
Та густо покраснела.
– Наверное, все хорошо. Филипп Леба не Бог весть какая птица.
Ах ты бедная, злобная, разочарованная корова, подумал Дантон.
– Я сам найду дорогу, – сказал он.
Он постучался, но ответа не было. Тогда он распахнул дверь и шагнул прямо навстречу грозному взгляду Робеспьера, который сидел за столом с пером, чернильницей и маленькой записной книжкой.
– Притворяетесь, будто вас нет дома?
– Дантон. – Робеспьер вскочил на ноги и слегка покраснел. – Простите, я решил, что пришла Корнелия.
– Так-то вы обращаетесь с вашей милой! Сядьте и успокойтесь. Что вы пишете? Любовное письмо другой женщине?
– Нет, на самом деле… впрочем, не важно. – Робеспьер захлопнул книжицу, сел и сложил руки в подобие нервного молитвенного жеста. – Мне вас не хватало неделю назад, Дантон. Приходил Шабо. Кстати, за кого вы принимали Шабо?
Про себя Дантон отметил прошедшее время.
– За красномордого фигляра в алом колпаке, под которым совсем мало мозгов.
– Его женитьба, видите ли… братьев Фрей завтра арестуют. Брак сбил его с пути.
– Скорее, приданое, – сказал Дантон.
– Именно так. Так называемые братцы – миллионеры. И Шабо на это клюнул. Не устоял. Впрочем, следует ли удивляться? Он так долго постился.
Дантон всмотрелся в Робеспьера. Неужели он смягчается? Вероятно.
– Кого мне жалко, так это девушку, маленькую еврейку.
– Да, – сказал Дантон, – но говорят, она им не сестра. Говорят, они выкупили ее в венском борделе.
– Люди еще и не такое скажут. Одно я знаю твердо: служанка Шабо родила от него ребенка после того, как он ее бросил. И это человек, который в прошлом сентябре так трогательно вещал у якобинцев о правах незаконнорожденных!
Никогда нельзя предвидеть, что расстроит Робеспьера сильнее: измена, растрата или интрижка, подумал Дантон.
– Вы говорили, к вам приходил Шабо.
– Да. – Робеспьер тряхнул головой, изумленный человеческим коварством. – У него был пакет, в котором, как он утверждал, сто тысяч франков.
– Вам следовали их пересчитать.
– Вполне может быть, что там лежала обычная бумага. Он снова завел речь о заговорщиках, и я спросил, есть ли у него доказательства. Есть, но, – и тут Робеспьер рассмеялся, – они написаны невидимыми чернилами. Затем он сказал: «Мне дали эти деньги для подкупа Комитета общественного спасения, поэтому я решил, что лучше всего принести их вам. Я поступил разумно? Мне придется бежать из страны». – Робеспьер посмотрел на Дантона. – Достойно жалости, не правда ли? Мы арестовали его на следующий день в восемь утра. Сейчас он сидит в Люксембургской тюрьме. Мы допустили оплошность, дав ему перо и чернила, и теперь каждый день, пытаясь оправдаться, он производит ярды бессвязного бреда и отсылает в Полицейский комитет. Боюсь, там часто встречается ваше имя.
– Написанное отнюдь не невидимыми чернилами? – спросил Дантон. – Кстати, – он вытащил из кармана письмо Робеспьера и бросил на стол между ними. – Итак, старый друг, как насчет того, чтобы покончить с Эбером?
– А, это, – сказал Робеспьер. – Мы с Камилем развели панику на пустом месте.
– Ясно. Значит, я проделал такой путь из-за того, что вы развели панику на пустом месте.
– Я испортил вам отдых? Простите. Вам стало лучше?
– Рвусь в бой. Только понять бы с кем.
– Видите ли, – Робеспьер прочистил горло, – думаю, к новому году наше положение будет вполне благоприятным. Если мы возьмем Тулон, а здесь, в Париже, избавимся от антиклерикальных фанатиков. Ваш друг Фабр разберется с так называемыми дельцами. А завтра я добьюсь исключения из клуба еще четверых.
– А именно?
– Проли, австрийца, который работал на Эро. И трех друзей Эбера. Исключение из якобинского клуба их парализует. И станет предупреждением остальным.
– Должен заметить, исключение из клуба нынче предшествует аресту. А по словам Камиля, вы за прекращение террора?
– Я бы выразился иначе… чуть иначе… я и впрямь полагаю, что месяца через два можно будет немного успокоиться, но пока разоблачены еще не все иностранные шпионы.
– А в остальном вы за то, чтобы восстановить нормальный ход правосудия и принять новую конституцию?
– Беда в том, что мы до сих пор воюем. Вы помните, что постановил Конвент: «Правительство Франции будет революционным до заключения мира».
– «Террор есть порядок наших дней».
– Наверное, слова были выбраны неудачно. Можно подумать, население день и ночь стучит зубами от страха. Но это не так. Театры открыты.
– Для представления патриотических драм, которые наводят на меня тоску.
– Они полезнее того, что прежде показывали в театрах.
– Откуда вам знать? Вы там не бывали.
Робеспьер моргнул.
– Ну, я рассуждаю логически. Я не могу уследить за всем. И у меня нет времени ходить по театрам. Однако вернемся к теме. Поймите, то, что творилось, мне лично не по душе, но политически я вынужден был признать, что это необходимо. Будь тут Камиль, он стал бы спорить, но Камиль – теоретик, а мне пришлось смириться с некоторыми вещами… насколько возможно. По моему мнению… внешние дела налаживаются, но сохраняется напряженность внутри страны. Остались мятежники в Вандее, столица кишит заговорщиками. Революция по-прежнему в опасности.
