Его лицо стало жестким. Нельзя стоять на улице, задавая вопросы, которые мучили тебя последние пять лет, просто потому, что городские власти изменили название улицы; нельзя, чтобы это влияло на твое будущее. Нет, подумал он и впервые ясно осознал: уход из политики, возвращение на ферму в Арси – химера. Я солгал Луизе: возврата быть не может.
– Слава Богу, – сказала Люсиль. – А я уже думала ехать за вами в Арси.
Она коснулась губами его щеки. Он приготовился с пристрастием расспросить ее про Камиля и Робеспьера, а вместо этого сказал:
– Как вы прекрасны. А я надеялся вас забыть.
– За пять недель?
– Разве вас забудешь. – Он заключил ее в объятия. – С вашей стороны очень любезно так обрадоваться моему приезду. Зря вы не поехали в Арси, я был бы счастлив.
– В отличие от Луизы. И вашей матушки.
– Это помогло бы им найти общий язык.
– Понимаю. Все настолько плохо?
– Настоящая катастрофа. Луиза слишком молода, слишком большая неженка и слишком дурно сложена. А как поживаете вы?
– Господи, все так запутано.
Она попыталась выскользнуть из его объятий, но он только крепче сжал руки вокруг ее талии. Какая она сильная, какая непокорная. Ничего не боится.
– Вы, случайно, не беременны, Лолотта?
Она мотнула головой:
– Слава Богу, нет.
– Хотите, я подарю вам еще сына?
Она подняла брови:
– Для этого у вас есть прелестная молодая жена.
– Я способен доставить наслаждение не одной женщине.
– Я думала, от меня вы отказались.
– Ничего подобного. Вопрос чести.
– Но вы уже отказались, до вашего отъезда.
А теперь я восстановил силы, подумал он.
– Попытка не удалась. Нельзя перестать любить.
– Но вы же не любите меня. Вы хотите меня заполучить и разболтать об этом всему свету.
– Это лучше, чем болтать о том, чего не было, как остальные.
– Вы правы. – Она прижалась лбом к его груди. – Я была глупа, не правда ли?
– Еще как. Но поздно, ничего не исправить. Теперь наши жены ничему хорошему о вас не поверят. Хоть раз будьте честны и разделите со мной ложе.
– Вы за этим пришли?
– Не совсем, однако…
– Рада слышать. Я не намерена вам уступать, к тому же недавно пришел Камиль, бросился на наше ложе и предался каким-то ужасным раздумьям.
Он поцеловал ее в макушку.
– Посмотрите на меня. – Он вспомнил, что полчаса назад обратился с этими же словами к жене. – Говорите, что не так.
– Все не так.
– Я разберусь.
– Прошу вас, разберитесь.
Камиль лежал, зарывшись лицом в ладони.
– Лолотта? – спросил он, не поднимая головы.
Дантон сел на кровать и провел рукой по его волосам.
– О Жорж.
– Вы не удивлены?
– Меня теперь ничем не удивишь, – грустно промолвил Камиль. – Продолжайте, это лучшее, что случилось со мной за последний месяц.
– Тогда уж за всю жизнь.
– Вы получили мое письмо?
– Какая разница.
– Действительно. Теперь понимаю.
Он перевернулся и сел на кровати. Дантон вздрогнул. За пять недель фальшивая зрелость – итог последних пяти лет – слетела с Камиля, и на него снова смотрел испуганный, встрепанный мальчишка из восемьдесят восьмого года.
– Филиппа казнили.
– Герцога? Да, знаю.
– Шарля-Алексиса казнили. Валазе на моих глазах закололся кинжалом.
– Я слышал. До меня доходили новости. Но довольно об этом. Расскажите мне о Шабо и его людях.
– Шабо и двух его приятелей изгнали из Конвента. Они под арестом. Депутат Жюльен сбежал. Вадье задает вопросы.
– Вадье, сейчас? Какие вопросы?
Глава Комитета общей безопасности славился тем, что мог выбить признание из любого подозреваемого. Люди прозвали его «инквизитором». Ему было около шестидесяти, длинное желтое лицо, длинные желтые узловатые руки.
– О вас. О Фабре и вашем приятеле Лакруа.
Маленькая печальная исповедь Фабра лежала у Дантона в кармане. Фабру конец… хотя сам он об этом еще не догадывается. Да, он собственной рукой внес дополнение в правительственный документ, и документ был издан с этим дополнением. А потом чья-то рука снова внесла дополнение в дополнение… Даже думать об этом было утомительно. Вероятно, можно обвинить Фабра в подделке документов – обычном уголовном преступлении, а не в чем посерьезнее. Судя по всему, Робеспьер понятия не имеет, что происходит.
Дантон вслушался в слова Камиля.
– Вадье решил, что нашел способ копнуть под вас, Жорж. Я бегаю от Фабра. Полицейский комитет занялся Шабо. Разумеется, он разоблачал заговор. Сказал, что притворился пособником, чтобы докопаться до корней. Никто ему не поверил. Фабру поручили составить отчет об этом деле.
– Об Ост-Индской компании? Фабру?
Все превращается в полный абсурд, подумал Дантон.
– И о его политической подоплеке. Робеспьера не волнуют махинации на бирже, ему важно знать, кто за ними стоит и откуда идут указания.
– Но почему Шабо не выдал Фабра – что ему стоило заявить, что Фабр с самого начала был с ним в одной шайке?
– А что ему это даст? Ну арестовали бы обоих. Поэтому Шабо молчал, надеясь на благодарность Фабра, надеясь, что тот обелит его в своем отчете. Еще одна сделка, только и всего.
– Шабо действительно верит, что Фабру удастся остаться незапятнанным?
– Они надеются, что вы воспользуетесь своим влиянием, чтобы его выгородить.
– Ну и дела, – промолвил Дантон.
– А сейчас все еще хуже. Шабо донес на Фабра и остальных – единственное спасение, что никто ему не верит. Вадье допросил меня.
– Вас? А не много ли он о себе возомнил?
– О, все было по-дружески. Беседа двух патриотов. Он сказал: гражданин, никому и в голову не придет заподозрить вас в махинациях, но, возможно, вы где-то сплутовали? Мол, расскажите сразу, и у вас полегчает на душе.
– И что вы им сказали?
– Немного. Я расширил глаза: о чем вы, я сплутовал? В тот день мое заикание было особенно сильным. Я постоянно упоминал в разговоре Макса. Больше всего Вадье боится его разозлить. Он понимает, что, если на меня надавить, я нажалуюсь Робеспьеру.
– Вы поступили правильно, – угрюмо проговорил Дантон. Впрочем, его проблема в другом – дело не в Фабре, дело в совести Камиля.
