– Почему вы не допрашиваете меня в присутствии остальных?
Робеспьер не ответил.
– Проли, секретарь Эро, бывает у якобинцев. Говорят, он побочный сын австрийского канцлера Кауница.
– Да. Весьма вероятно.
– С Эро дело нечисто. Аристократ по рождению, однако ни разу не подвергался нападкам Эбера.
Эро, подумал Фабр, и память перенесла его в давние дни, в кафе «Фуа». Он читал из последнего – его «Августа» доживала свои дни в «Комеди Итальен», – и тут вошел грубый здоровяк, втиснутый в черный адвокатский сюртук, тот самый, которого десять лет назад он рисовал на улице. С подчеркнутой медлительностью – приобретенной манерой привилегированного класса, он заговорил об Эро: «Красавец, много путешествовал, и все дамы при дворе добиваются его благосклонности», а рядом с ним сидел тот шальной самовлюбленный тип, который крутил романы с половиной замужних дам города. Годы прошли… plus ça change, plus c’est la même chose…
[27]
– Фабр, вы меня слушаете? – спросил Робеспьер.
– Да, очень внимательно.
Робеспьер подался вперед и сцепил пальцы – и Фабр, вынырнув из глубин восемьдесят седьмого и восемьдесят восьмого годов, начал потеть. Он слушал Робеспьера, и кровь стыла у него в жилах.
– Поскольку Эбер никогда не нападал на Эро, я предполагаю, они состоят в заговоре. Люди Эбера не фанатики, действующие на свой страх и риск, – они связаны с теми иностранными элементами, на которых вы донесли. Цель их резких выступлений и поступков – вызвать страх и отвращение. Они хотят скомпрометировать революцию и подорвать веру в нее.
– Да. – Фабр отвел глаза. – Я понимаю.
– Рука об руку с этим идут попытки вызвать недоверие к великим патриотам. Например, обвинить Дантона.
– Это очевидно, – согласился Фабр.
– Интересно, что заговорщикам понадобилось от вас.
Фабр замотал головой: недоуменно, расстроенно.
– Они проникли в самое сердце Горы. Думаю, это придало им уверенности. Шабо, Жюльен… все проверенные люди. Естественно, они станут утверждать, что я тоже замешан.
– Мы приказываем вам, – Робеспьер соединил пальцы, – не сводить глаз с тех людей, которых вы назвали, – особенно с тех, кого вы подозреваете в денежных махинациях.
– Да, – сказал Фабр. – Э… мы?
Робеспьер удивленно поднял глаза.
– Комитет.
– Разумеется. Я должен был понять, что вы говорите от имени комитета. – Фабр подался вперед. – Гражданин, умоляю не принимать всерьез слова Шабо. Он и его скользкие приятели сумеют убедить кого угодно!
– Вы считаете меня идиотом, Фабр?
– Простите.
– Можете идти.
– Спасибо. Верьте мне. Вот увидите, через месяц это принесет плоды.
Робеспьер отпустил его взмахом руки, небрежно и категорично, как любой увенчанный тиран. За дверью Фабр вытащил шелковый платок и вытер лицо. Это было самое неприятное утро в его жизни, за исключением того, другого, в семьдесят седьмом, когда его намеревались повесить. И все же это оказалось проще, чем он ожидал. Робеспьер согласился со всеми его утверждениями, словно они лишь подтверждали его подозрения. «Это иностранный заговор», – твердил он. Определенно, его интересовала политика, а не Ост-Индская компания. Принесет ли это плоды, как я ему пообещал? Разумеется, потому что Эбер не прекратит разглагольствовать, Шабо не перестанет жульничать, врать и воровать, а Шометт нападать на священников и закрывать церкви – и теперь каждое их слово станет обвинением против них; отдельные нити, которые Робеспьер связывает в клубок; кто знает, возможно, он прав? Жалко, что он заподозрил Эро. Предупредить его? Но какой в этом смысл? Для всех бывших жизнь стала непредсказуемой, и, возможно, его дни уже сочтены.
И все же самое главное – Робеспьер верит Дантону. А я человек Дантона и поэтому сумею оправдаться. Буду говорить то, что он хочет услышать.
Завидев его, Сен-Жюст улыбнулся. А я в фаворе, подумал Фабр, пока не заметил выражения его глаз.
– Робеспьер здесь?
– Да, я как раз от него.
Сен-Жюст протиснулся мимо, заставив Фабра вжаться в стену.
– Оставьте дверь открытой, чтобы вас не подслушали, – сказал он.
Сен-Жюст с грохотом захлопнул дверь. Фабр замурлыкал себе под нос. Он трудился над новой пьесой «Мальтийский апельсин», и внезапно ему захотелось переделать ее в оперетту.
В комнате Робеспьер поднял глаза:
– Я думал, вы собираетесь на фронт.
– Завтра.
– Что скажете?
– Насчет заговора? Это согласуется со всеми вашими идеями. Интересно, он об этом знает?
– У вас есть сомнения? – вскинулся Робеспьер.
– Любой предлог, – ответил Сен-Жюст, – подойдет, чтобы избавиться от иностранцев, спекулянтов и эбертистов. Только не забывайте, что Фабр – мошенник почище их.
– Значит, вы ему не доверяете.
Сен-Жюст рассмеялся, как всегда, громко:
– Этот субъект – известный обманщик. Вы знаете, что он называет себя д’Эглантином в честь литературного приза Тулузской академии?
Робеспьер кивнул.
– Так знайте, в тот год призы не вручались.
– Понимаю. – Робеспьер отвел глаза: лукавый косой взгляд. – Вы не могли ошибиться?
Сен-Жюст вспыхнул:
– Разумеется, нет. Я справлялся, сверил записи.
– Не сомневаюсь, – тихо промолвил Робеспьер, – он считал, что достоин приза. Не сомневаюсь, он решил, что его обошли.
– Этот человек всю жизнь построил на обмане!
– Скорее на самообольщении, – сдержанно улыбнулся Робеспьер. – Несмотря на то что я сказал раньше, он не великий поэт. Так, посредственный. Сколько времени вы убили на эту ерунду?
Довольное выражение сошло с лица Сен-Жюста.
– А знаете, – продолжил Робеспьер, – я и сам был не прочь выиграть приз, не какой-то провинциальный, а знаменитый, вроде Тулузского.
– Призы – институции старого порядка. – В голосе Сен-Жюста слышалась обида. – Дореволюционные пережитки. С ними покончено навсегда.
– Такое было время.
– Вы слишком привязаны к обычаям и явлениям старого режима.
– Вы бросаетесь очень серьезными обвинениями, – заметил Робеспьер.
Судя по лицу, Сен-Жюст готов был пойти на попятную. Робеспьер встал. Он был ниже Сен-Жюста дюймов на шесть.
– Решили заменить меня кем-нибудь, кто настроен более революционно?
– Протестую, ни о чем подобном я не помышлял.
