Став членом Комитета общественного спасения, Колло растерял свой критический пыл. Когда он входит в комнату заседаний, гражданин Робеспьер выходит в другую дверь.
Декрет Национального конвента: «Правительство Франции будет революционным до заключения мира… Террор есть порядок наших дней».
Антуан Сен-Жюст: «Надо карать любого, кто не радеет за революцию и ничего не совершает ради нее».
– Итак, они изменили календарь, – сказал Дантон. – Это слишком для бедного больного.
– Да, – ответил Камиль. – В неделе теперь десять дней. Так больше порядка и удобнее для военных нужд. Наше летоисчисление начинается от основания республики, соответственно сейчас у нас месяц первый, год второй. Фабра попросили сочинить месяцам поэтические наименования. Он думает назвать первый вандемьером. А стало быть, – Камиль нахмурился, – сегодня у нас девятнадцатое вандемьера.
– А у меня в доме десятое октября.
– На вашем месте я бы их заучил. Нам придется проставлять даты в официальных письмах.
– Я не собираюсь писать официальных писем.
Дантон уже встал с постели, но по-прежнему говорил и двигался в замедленном темпе; порой откидывал голову на спинку кресла и на мгновение закрывал глаза.
– Расскажите мне о битве под Дюнкерком, – потребовал он. – Когда я удалился от дел, его прославляли как величайшую победу республики. А теперь я слышу, что генерал Ушар под арестом.
– Комитет и военное министерство посовещались и решили, что он мог бы нанести врагу больший урон. Его обвинили в измене.
– Хотя назначал его комитет. Полагаю, в Конвенте поднялся шум.
– Да, но Робеспьеру удалось все уладить.
– Он стал крайне полезным членом комитета.
– Робеспьер берет ответственность на себя и отлично справляется.
– Я должен доверить это ему. Говорят, мне уже можно переезжать. Вы навестите меня в Арси, когда выдадутся свободные дни?
– У меня не бывает свободных дней.
– Узнаю́ этот жесткий строй фразы. Вы многое переняли от Робеспьера.
– Жорж, вы слышали про депутата Жюльена?
– Нет.
– Луиза не позволяет вам следить за новостями?
– Не думаю, что любое деяние этого Жюльена имеет для нее хоть малейшую ценность. Полагаю, она не догадывается о его существовании.
– Полиция обыскала его квартиру. Конфисковала бумаги.
Дантон открыл глаза:
– И?
– Шабо отвел меня в сторону и сказал: «Имейте в виду, я все сжег». Я решил, что эти слова предназначались для вас.
Дантон подался вперед. В глазах вспыхнул интерес: словно разбилось стекло.
– А что Фабр?
– Фабр трясется от страха.
– У Фабра слишком сильное воображение.
– У меня тоже, Жорж-Жак. Что я должен делать? Думаю, Фабр совершил подлог. Когда Ост-Индскую компанию ликвидировали, некоторые документы были фальсифицированы в ее интересах. Это декреты Конвента, и только депутат мог это сделать. Шабо тоже в этом участвовал, как и еще полдюжины других. Думаю, никто точно не знает, кто именно подделывал документы. Жюльен может обвинить Шабо, а тот – Жюльена. У них друг от друга свои секреты.
– Фабр вам признался?
– Он пытается, но я ему не позволяю. Говорю, что не должен этого знать. То, что я вам рассказываю, мои собственные измышления. Полиции потребуется время, чтобы догадаться. И потом, чтобы собрать доказательства.
Дантон закрыл глаза.
– Пришло время жатвы, – промолвил он. – Нам остается только запастись одеждой для суровой зимы.
– Это еще не все.
– Выкладывайте.
– Франсуа Робер угодил в переплет. Луиза совсем ничего вам не рассказывает?
– Она бы не отличила важного от не важного. Он тоже замешан?
– Нет, самое нелепое, что его обвиняют в сделках на черном рынке. Восемь бочонков рома для его лавки.
– Боже мой! – воскликнул Дантон, стукнув рукой по подлокотнику. – Ты даешь им возможность творить историю, а они предпочитают оставаться бакалейщиками!
На шум вбежала Луиза.
– Нельзя его расстраивать!
– Я набиваю их карманы. Я не прошу их трудиться самим. Я раздаю им посты и мирюсь с их мелкими чудачествами. За это я прошу лишь их голос и несколько слов в мою поддержку – а поскольку они выбирают карьеру мелких жуликов, я лишен и этого.
– Ром – мелочь, в отличие от Ост-Индской компании. Но Франсуа Робер наш сторонник. Все это не может не отразиться на нас. Не хотите отослать вашу жену?
– Вам велели не волноваться, – с вызовом напомнила она.
– Можешь оставить нас, Луиза. Я не буду волноваться. Обещаю. Я и сейчас спокоен.
– Что вы пытаетесь от меня скрыть?
– Никто ничего от вас не скрывает, – сказал Камиль. – Нам нечего скрывать.
– Она еще дитя. Она не понимает. Она даже не знает, кто все эти люди.
– Именно наша секция, кордельеры, обвинила Франсуа. Конвент согласился с вами, что это мелочи, и отказался снять с него иммунитет. Иначе наказание было бы суровым. Теперь им с Луизой придется затаиться и надеяться, что про них забудут.
– Вот это финал, – хмурясь, заметил Дантон. – Я вспоминаю дни после падения Бастилии, «Национальный Меркурий» печатается в задней комнате бакалейной лавки, малышка Луиза задирает свой породистый носик и выбегает, чтобы поорать на печатника, – а знаете, он был отличным малым, этот Франсуа. Я мог сказать ему: «Ступай и сделай то-то и то-то, затем привяжи к башмакам кирпичи и прыгни в Сену». А он мне, – Дантон тронул воображаемый локон на лбу, – «Сию минуту, Жорж-Жак, хотите чего-то еще, пока я не ушел из лавки?» Господи, вот это финал. Когда увидите его, передайте, что я буду премного ему обязан, если он забудет мое имя.
– Я с ним не вижусь, – сказал Камиль.
– Наша собственная секция, Камиль. О, мне следовало оставить якобинцев Робеспьеру и ограничиться нашим берегом. Я не должен был отдавать власть в моем квартале. Кто управляет ими теперь? Эбер. Нам, старым кордельерам, следовало держаться вместе.
Некоторое время они молчат. Нам, старым кордельерам… С падения Бастилии прошло четыре года и три месяца. А кажется, будто целых двадцать. Дантон сидит, грузный, с вечно нахмуренными бровями, и только Господу ведомо, что происходит в его внутренностях. Робеспьера все больше мучает астма, и нельзя не заметить, как редеют его волосы. Свежий цвет лица Эро уже не так свеж, и двойной подбородок, который так критикует Люсиль, предвещает печальный средний возраст с отвислыми щеками. У Фабра одышка, а что до Камиля, то его головные боли усиливаются, и на его хрупких костях все меньше мяса. Сейчас он поднимает глаза на Дантона и спрашивает:
