– Нет, не свернете, – сказала Аннетта. – Думайте, что говорите. Сядьте и давайте подойдем к вопросу взвешенно.
Но куда там. Камиль рвал и метал – и это был не показной гнев политика, а истинная ярость: «Да вы знаете, кто я такой?»
– Ваше имя снова изваляют в грязи, – пробормотала Аннетта дочери.
Его ярость выплеснется в Конвенте, но прежде в доме Марата.
Его впустила кухарка. Зачем Марату кухарка? Званых ужинов он не дает. Вероятно, слово «кухарка» всего лишь прикрытие для некоей активной революционной деятельности.
– Не споткнитесь о газеты, – сказала женщина.
Темный и грязный коридор был заставлен стопками от пола до потолка. Сказав это, она присоединилась к хозяйкам, которые сидели кружком, словно готовились к спиритическому сеансу. Почему бы им не прибраться, раздраженно подумал Камиль. Однако женщины Марата, вероятно, не были приспособлены к ведению домашнего хозяйства. Здесь были Симона Эврар и ее сестра Катрин. Альбертина, сестра Марата, сказали они, навещает семью в Швейцарии. Неужели у Марата есть семья? Мать, отец? Как у всех, ответила кухарка. Странно, я никогда не задумывался о его прошлом, полагая, что ему несколько тысяч лет от роду, как Калиостро. Могу я его увидеть?
– Он нездоров, – сказала Катрин. – Принимает ванну.
– Мне действительно необходимо срочно с ним поговорить.
Симона, обратив к нему невинный взор:
– Дийон? – Она встала. – Ступайте за мной. Он смеялся над этим.
Марат помещался в ванне в крохотной душной комнате, на плечах лежало полотенце, а вокруг головы был обмотан кусок ткани. В воздухе стоял тяжелый лекарственный запах. Лицо Марата распухло, под привычной желтизной проступало что-то похуже, какая-то синева. Поперек ванны лежала доска, которую он использовал в качестве письменного стола.
Симона изящно пнула стул с плетеным сиденьем, показывая Камилю, куда сесть.
Марат поднял глаза от гранок, которые редактировал.
– Этот стул предназначен для того, чтобы сидеть, Камиль. Не вздумайте вскакивать на него и говорить речь.
Камиль сел, избегая смотреть на Марата.
– Эстетично, не правда ли? – сказал Марат. – Настоящее произведение искусства. Меня следует поместить на выставку. Учитывая, сколько тут толпится людей, я чувствую себя экспонатом.
– Я рад, что вы находите повод для смеха. В вашем состоянии я бы не веселился.
– А, Дийон. Я сберегу вам пять минут. Поскольку Дийон по рождению аристократ, его следует гильотинировать…
– Он не виноват, что родился аристократом.
– Есть много врожденных дефектов, в которых вы не виноваты, но нельзя без конца проявлять снисходительность. Поскольку Дийон – любовник вашей жены, вы лишь доказываете вашу распущенность, пытаясь ему помочь. А поскольку это дело рук комитетчиков, ступайте к ним, и благослови вас Господь, дитя мое. – Марат опустил сжатый кулак на доску. – Задайте им перцу.
– Боюсь, если Дийон предстанет перед трибуналом по этому смехотворному обвинению, будучи совершенно невиновным, его все равно приговорят. Такое возможно?
– Да. У него есть могущественные враги. А чего вы ждали? Трибунал – политический инструмент.
– Трибунал был учрежден, дабы заменить собой толпу.
– Так утверждал Дантон. Однако все зашло слишком далеко. Грядут большие сражения. – Марат поднял глаза. – А если вы будете принимать близко к сердцу беды этого бывшего, вам несдобровать.
– А вам? – хладнокровно спросил Камиль. – Вам стало хуже? Собрались на тот свет?
Марат постучал по краю ванны:
– Нет… вроде… еще потяну.
Сцены в Национальном конвенте. Приятель Дантона Демулен и его же приятель Лакруа орали друг на друга через скамьи, словно на уличной сходке. Приятель Дантона Демулен напал на его комитет. Стоя на трибуне, Демулен слышал яростные крики и правых, и левых. С Горы депутат Бийо-Варенн вопил: «Это скандал, остановите его, он позорит свое имя!»
И снова он покинул собрание. Пора бы уже привыкнуть. Фабр последовал за ним.
– Лучше напишите об этом, – посоветовал он Камилю.
– И напишу. – Письмо, которое Дийон прислал ему из тюрьмы, он зачитал перед депутатами. Я не делал ничего, что не способствовало бы благу моей страны, писал Дийон. – Памфлет. Как его назовем?
– Назовите его просто: «Письмо Артуру Дийону». Люди любят читать чужие письма. – Фабр кивнул в сторону зала для заседаний. – Между делом сведите счеты. Разверните пару кампаний.
Фабр подумал: что я делаю? Меньше всего мне нужно ввязываться в дело Дийона.
– Что имел в виду Бийо? Я позорю свое имя? Я общественное учреждение?
Он знает ответ: да. Он и есть революция. Вероятно, они решили, пришло время защитить революцию от самой себя.
Не обращая внимания на его убийственный взгляд, к Камилю подошел пожилой депутат, отвел его в сторону и предложил выпить кофе. Вы хорошо знаете Дийона? Да, очень хорошо. А знаете ли вы – послушайте, я не хочу вас расстраивать, но вам следует знать – про Дийона и вашу жену? Камиль кивнул, сочиняя абзац в голове. Вы этого не заслужили, Камиль, сказал депутат, вы достойны лучшего. Я полагаю, история стара как мир – вы отдаете силы на благо общества, она скучает, она непостоянна, к тому же вам далеко до стати Дийона.
Выходит, есть на свете доброта – этот чопорный тихий депутат, ввязавшийся в историю, которой не понял, наслушавшийся дешевых сплетен, хочет помочь оступившемуся молодому человеку; возможно, лет двадцать назад оступился сам, кто знает? Камиль был тронут. Спасибо, вежливо сказал он. Выйдя из кафе и направляясь к дому, он чувствовал, как в жилах бурлит особая жидкость. Как в былые дни, во времена «Революций», сила слов бежала по жилам, словно наркотик. В следующие несколько недель он вел себя как безумец. Когда он не писал и не ругался с коллегами, жизнь будто утекала из него, накатывали опустошение и вялость. Камиля преследовали странные фантазии; язык публичных дискуссий внезапно ожесточился.
«После Лежандра, – писал он, – следующий член Национального конвента, который много о себе возомнил, это Сен-Жюст. Он держится так, словно его голова – краеугольный камень революции, и несет ее, словно Святые Дары».
Сен-Жюст смотрел на абзац, заботливо обведенный кем-то зелеными чернилами. На его лице почти ничего не отражалось, он даже усмехнулся, как поступают в таких ситуациях герои бульварных романов.
– Словно Святые Дары, – повторил он. – Ты у меня еще понесешь свою, как святой Дени.
– Неплохо, – заметил Камиль, когда ему передали слова Сен-Жюста. – Довольно остроумно для Антуана. Неужто с возрастом он умнеет?
Камиль принялся перебирать книжки на полках.
– Люсиль, где эта отвратительная эпическая поэма Сен-Жюста в двадцати частях? Там было такое начало строки: «Будь я Богом». Давай посмотрим, чем она заканчивается, уверен, там есть над чем посмеяться.
