Возможно, подумала Луиза, однажды он не вернется. Вслух она этого говорить не стала, поскольку уже поняла, что ее будущий муж – человек во многом ранимый.
– Вы с Камилем хорошо друг друга знаете, – сказала она.
– Порой мне кажется, что слишком. А теперь я хочу кое-что сказать тебе, любовь моя, – нет, ни слова о политике, я хочу тебя предостеречь. Если когда-нибудь я войду в комнату и увижу тебя наедине с Камилем – я тебя убью.
– Если вы когда-нибудь застанете нас с Камилем наедине, один из нас будет мертв.
– Желаю вам счастья, Дантон, – сказал Робеспьер. – Камиль считает, вы сошли с ума, но, Боже правый, полагаю, вы знаете, что делаете. Хотел бы только напомнить, уж извините, что республика ждет от вас иного отношения к государственным обязанностям, чем в последние два месяца.
– А как насчет ваших участившихся болезней, Робеспьер?
– Я не могу на них повлиять.
– Вот и я не могу оставаться холостяком. Мне нужна женщина.
– Заметно, – пробормотал Робеспьер, – но почему это занимает столько времени? Разве нельзя, удовлетворив желание, вернуться к работе?
– Удовлетворив желание! Господи, за кого вы меня держите? Мне нужен дом, жена, дети, благоустроенный быт – я думал, вы понимаете это лучше других.
– Неужели? Напротив, будучи холостяком, я последний, кто способен это понять.
– Всё в ваших руках. У меня сложилось впечатление, что вы цените семейную жизнь. В любом случае, понимаете вы или нет, меня возмущает предположение, будто моя жизнь – общественная собственность.
– Нет нужды злиться.
– Иногда я думаю, вот соберу вещи и уеду, завтра же уеду из города, вернусь туда, откуда я родом, и буду возделывать землю…
– Как сентиментально, – сказал Робеспьер. – За вами это водится, Дантон, вы же знаете. Что ж, я предпочел бы, чтобы вы остались с нами, но бывают особые случаи. Заглянете ко мне перед отъездом? Выпьем пару бокалов.
Робеспьер пересилил искушение оглянуться на ошарашенного Дантона. Порой его так приятно мучить, подумал он, его чувства так неуклюжи, так грубы. Неудивительно, что Камилю не надоело заниматься этим последние десять лет.
Камиль лежал на кровати Робеспьера, закинув руки за голову, и глядел в потолок. Робеспьер сидел за столом.
– Все это очень странно, – заметил он.
– Да. Он мог бы выбрать из дюжины женщин. Она не особенно хороша собой и не принесет ему большого приданого, но она вскружила ему голову, и он совершенно утратил чувство меры. К тому же она из семьи роялистов и одержима религией.
– Нет, я о другом, чуть раньше мы говорили о деле Дюмурье. Впрочем, продолжайте.
– Она вкладывает ему в голову странные идеи.
– Не думаю, что какая-то девчонка способна вложить идеи в голову Дантону.
– В данное время он легко поддается влиянию.
– Вы про роялистские идеи?
– Не совсем, однако он стал мягче. Сказал мне, что не хочет суда над Антуанеттой. Разумеется, он подвел разумное основание – якобы если оставить Антуанетту в живых, ее родня в Европе будет сговорчивее в вопросе мирных переговоров.
– Ее родне нет до нее никакого дела. Если не судить Антуанетту, то трибунал – фарс. Она передала наши военные планы Австрии, она изменница.
– Потом он сказал, что не стоит преследовать людей Бриссо, довольно того, что их изгнали из Конвента. Впрочем, тут вы с ним согласны.
– Только как частное лицо, Камиль. Помните, это только мое личное мнение, а не наставление нации.
– Мои личные и общественные взгляды одинаковы. Будь моя воля, бриссотинцы пошли бы под суд.
– И воля доктора Марата. – Робеспьер перевернул несколько листов. – Мирные переговоры Дантона не принесли заметного успеха?
– Не принесли. Дантон потратил четыре миллиона в России и Испании. Скоро речь пойдет о мире любой ценой. В этом вся его суть. Люди просто не знают. Мир и тишина.
– Он по-прежнему встречается с тем англичанином, мистером Майлзом?
– А что?
– Я просто спросил.
– И вы туда же! Думаю, время от времени они обедают.
Робеспьер взял со стола томик Руссо и начал рассеянно листать страницы большим пальцем.
– Скажите, Камиль, но будьте честны со мной, вы уверены, что в вопросе армейских контрактов Жорж-Жак действовал вполне безупречно?
– Почем мне знать? Вам известно, что он живет на широкую ногу.
– Взятки, комиссионные, я все понимаю, приходится принимать его таким как есть, хотя не представляю, что сказал бы Сен-Жюст, услышь он меня сейчас. Заявил бы, что я потворствую коррупции, а значит, такой же коррупционер. Скажите, не сумеем ли мы спасти Дантона от себя самого? Допустим, если выловим часть мелкой рыбешки?
– Нет. – Камиль перевернулся на бок и посмотрел на Робеспьера, подперев голову рукой. – Мелкая рыбешка потянет за собой крупную. Дантон слишком ценен для нас, чтобы создавать ему затруднения.
– Я ни в коем случае не хочу, чтобы он утратил свою ценность. Однако эти его предсвадебные приготовления меня тревожат. Они могут означать только одно: в будущем он боится угодить под суд.
– То же самое вы говорили о себе. Что при определенных обстоятельствах можете стать помехой для революции. Что вы к этому готовы.
– Мысленно. Думаю, немного смирения никому не помешает, однако я не готов заняться устройством своих дел прямо сейчас. Мы должны постараться по возможности избавить его от дурных влияний.
– Не вижу никаких перспектив немедленного развода.
Робеспьер улыбнулся:
– Где они сейчас?
– В Севре с родителями Габриэль. В уютном месте среди друзей. Поселятся в домике, где будут совершенно одни, и никто из нас не узнает где.
– Зачем тогда он рассказал об этом вам?
– Не он. Луиза сочла нужным со мной поделиться. – Камиль встал. – Я должен идти, приглашен на обед. Не к мистеру Майлзу.
– К кому же?
– Вы его не знаете. Я намерен хорошо провести время. Прочтете подробности в скандальном листке Эбера. Не сомневаюсь, в настоящую минуту он сочиняет меню.
– Это вас не тревожит?
– Эбер? Ничуть. Мне нравится наблюдать, как природная мелочность тянет его опускаться все ниже.
– Я про другое. Когда вы в последний раз выступали в Конвенте, нашлись болваны, которые орали: «Ты ужинаешь с аристократами». Само по себе это не важно, однако…
– Они называют аристократом любого, кто умен. Любого, у кого есть вкус.
– Вы же знаете этих людей, бывших, вы нужны им только ради вашего влияния.
– Да, но не Артуру Дийону, который меня любит. После восемьдесят девятого все хотят свести со мной знакомство ради моего влияния. А до восемьдесят девятого никому не было до меня дела.
