– Вы сидели в тюрьме?
Священник не ответил.
– А кстати, святой отец, почему вы одеты как банковский служащий или респектабельный лавочник? Разве вы не должны походить на санкюлота?
– Там, куда я хожу, безопаснее одеваться так.
– Вы имеете дело со средним классом?
– Не только.
– Выходит, им по душе старые порядки? Я удивлен.
– Рабочий люд очень боится власти, мсье Дантон. Любой. И как всегда, слишком занят тем, чтобы раздобыть себе пропитание.
– И как следствие, перестает заботиться о духовных нуждах?
– Мсье, вы ведь пришли к священнику не для того, чтобы спорить о политике? Кесарю кесарево, остальное меня не касается.
– А меня вы кесарем не считаете, не так ли? Вы не можете утверждать, что выше политики, и при этом выбирать себе кесаря.
– Мсье, вы пришли исповедаться перед тем, как взять в жены дочь церкви. Пожалуйста, не спорьте, потому что в этом споре нельзя выиграть или проиграть. Знаю, вы далеки от этих материй.
– Могу я узнать ваше имя?
– Я отец Кераванан. Служил в Сен-Сюльпис. Приступим?
– Я полжизни не исповедовался. Мне нужно напрячь память.
– Но вы еще так молоды.
– Да, но моя жизнь была наполнена событиями.
– В детстве вас наверняка учили каждый вечер вопрошать свою совесть. С тех пор вы оставили эту практику?
– Надо иногда высыпаться.
Священник печально улыбнулся:
– Возможно, я сумею вам помочь. Вы сын церкви и никогда не исповедовали ту или иную ересь – полагаю, вас можно обвинить в недостатке рвения, однако вы признаёте, что только церковь – единственный путь к спасению?
– Если спасение существует, не вижу иного способа.
– Вы верите в Бога, мсье?
Дантон задумался:
– Да, но… со множеством оговорок.
– Достаточно отвечать односложно. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать тонкости. Вы совершаете обряды, которые надлежит совершать католику, или пренебрегаете ими?
– Я их отвергаю.
– А как с теми, кто находится на вашем попечении, – вы заботитесь об их духовном благополучии?
– Мои дети крещены.
– Хорошо. – Казалось, священника было легко уговорить. Он поднял глаза – его острый взгляд застал Дантона врасплох. – Мы могли бы заранее оговорить круг ваших возможных проступков? Убийство?
– Не совсем.
– Вы совершенно в этом уверены?
– Это же церковное таинство, не так ли? А не дебаты в Национальном конвенте.
– Я принимаю ваш аргумент, – сказал священник. – Грехи плоти?
– Да, многие. Как у всех. Супружеская измена.
– Сколько раз?
– Я не веду дневник, святой отец, словно девица, томящаяся от любовной тоски.
– Вы о них сожалеете?
– О грехах? Да.
– Потому что понимаете, что ваши грехи оскорбляют Господа?
– Потому что моя жена умерла.
– Вы демонстрируете то, что принято именовать неистинным раскаянием, происходящим от вашего человеческого представления о наказании и боли, в то время как истинное раскаяние зиждется на любви к Господу. Тем не менее церковь большего не требует.
– Я знаю теорию, святой отец.
– Вы твердо намерены измениться?
– Я намерен хранить верность своей второй жене.
– Тогда перейдем к другим грехам: зависть, может быть, гнев, гордыня…
– А, добрались до смертных грехов. Я виновен во всех семи. Впрочем, лень можете вычеркнуть. Скорее, меня можно обвинить в излишнем рвении. Будь я немного ленивее, список моих грехов был бы короче…
– А скажем, клевета…
– Это не более чем политическая уловка, святой отец.
– И снова напоминаю вам, мсье, что с детства вас предостерегали от двух грехов против Святого Духа: самонадеянности и отчаяния.
– В настоящее время я все больше склоняюсь к отчаянию.
– Вы же понимаете, я не о повседневных бедах, а о духовном отчаянии. О неверии в спасение.
– Нет, это не про меня. Кто знает? Милость Божья неисповедима. Так я себя убеждаю.
– Мсье, то, что вы пришли ко мне, говорит само за себя. Вы на верном пути.
– И куда он меня заведет?
– В конце пути – лик распятого Христа.
Дантон содрогнулся:
– Так вы отпустите мне грехи?
Священник кивнул.
– Я отнюдь не кающийся грешник.
– Господь склонен на многое закрывать глаза. – Священник поднял руку, начертил в воздухе крест, пробормотал отпущение. – Это начало, мсье Дантон. Я сказал вам, что был в тюрьме, – в сентябре прошлого года мне повезло уцелеть.
– И где вы прятались с тех пор?
– Не важно, где я был. Просто знайте, что, когда я вам понадоблюсь, я буду рядом.
– Вчера вечером в якобинском клубе…
– Ничего не хочу слушать, Камиль.
– Все спрашивали: где Дантон? Снова пропал!
– Я занят в комитете.
– М-м-м. Иногда. Не часто.
– Мне кажется, вы не одобряли комитет.
– Я одобряю вас.
– И?
– И если вы будете продолжать в том же духе, вас не переизберут.
– Вам это ничего не напоминает? Когда вы только что женились и хотели побыть с женой? А Робеспьер изводил вас напоминаниями о долге? Я-то думал, вы первый меня поймете. Я собираюсь жениться на дочери Жели.
– Надо же, удивили!
– Мы подпишем брачный контракт через четыре дня. Не взглянете? В том ветреном и безответственном состоянии, в котором, по общему мнению, я пребываю, недолго запутаться в словах. Ошибка может дорого мне стоить.
– Зачем? В нем есть что-то необычное?
– Я передаю ей свою собственность. Целиком. А я буду управлять ею, пока жив.
Наступило долгое молчание. Его прервал Дантон:
– Все так зыбко. Я могу погибнуть. От руки государства. Если я потеряю голову, не вижу оснований терять еще и землю. Почему вы так разъярились?
– Наймите другого адвоката, – рявкнул Камиль. – Я отказываюсь участвовать в вашем упадке и гибели.
И хлопнул дверью.
Пришла Луиза, очень серьезно взглянула Дантону в лицо, вложила свои детские ладошки в его руки.
– Куда ушел Камиль?
– Думаю, к Робеспьеру. Он вечно бежит туда после наших ссор.
