Граждане Дантон и Демулен покинули Конвент под аплодисменты собравшейся снаружи толпы. Они отправились домой. Стоял погожий и прохладный апрельский вечер.
– Я бы с радостью оказался где-нибудь подальше отсюда, – заметил Дантон.
– Что нам делать с Филиппом? Мы не можем бросить его на растерзание Марату.
– Попробуем найти какую-нибудь провинциальную крепость, запрем его там на время. В тюрьме ему будет безопаснее, чем в Париже.
Они вступили в свой район, республику кордельеров. На улицах было пусто, но скоро новости из Конвента просочатся сюда, новости о пугающем новом декрете. В других районах депутаты, прихрамывая, разбрелись по домам, холить свои растяжения и контузии. Что за безумие обуяло их сегодня? У гражданина Дантона был такой вид, словно он побывал в сражении; впрочем, у него частенько бывал такой вид.
Они остановились рядом с Кур-дю-Коммерс.
– Заглянете пропустить бокал крови, Жорж-Жак? Или мне открыть бургундское?
Сойдясь на бургундском, они поднялись по лестнице и засиделись дольше полуночи. Камиль набрасывал особенно яркие фразы памфлета, который собирался написать. Впрочем, одних ударных мест недостаточно – каждое слово должно быть словно маленький ножик, и ему потребуется несколько недель, чтобы их заточить.
Манон Ролан вернулась в старую тесную квартирку на улице Арфы.
– Доброе утро, доброе утро! – воскликнул Фабр д’Эглантин.
– Мы вас не приглашали.
– Нет. – Фабр уселся и закинул ногу на ногу. – Гражданин Ролан дома?
– Он совершает моцион.
– Как его здоровье?
– Боюсь, что неважно. Надеемся, лето будет не слишком жарким.
– Жарко, холодно – инвалиду все едино, не правда ли? Этого мы и боялись. Когда кто-то заметил, что письмо гражданина Ролана об отставке написано вашей рукой, и сказал Дантону, должно быть, гражданин Ролан нездоров. Дантон на это ответил… впрочем, не важно.
– Хотите оставить для мужа записку?
– Нет, я пришел не ради беседы с гражданином Роланом, а ради того, чтобы провести несколько приятных минут в вашей компании. Застать здесь гражданина Бюзо – отдельное удовольствие. Как часто вы проводите время вдвоем? Вам следует быть осторожнее, или вас заподозрят, – он хихикнул, – в заговоре. Впрочем, дружба между молодым мужчиной и зрелой женщиной порой бывает весьма вдохновляющей. Так утверждает гражданин Демулен.
– Либо вы говорите, зачем явились, – сказал Бюзо, – либо я вас вышвырну.
– Неужели? – удивился Фабр. – Не думал, что мы дошли до такой степени враждебности. Сидите, гражданин Бюзо, нет нужды применять силу.
– Как председатель якобинского клуба, Марат представил петицию об изгнании из Конвента некоторых депутатов, – сказала Манон. – Один из них гражданин Бюзо, которого вы здесь видите. Другой мой муж. Они хотят, чтобы мы предстали перед трибуналом. Петицию подписали девяносто шесть якобинцев. И как вы оцениваете эту степень враждебности?
– Я вынужден протестовать, – сказал Фабр. – Петицию подписали друзья Марата, хотя должен признаться, меня изумляет, что у Марата девяносто шесть друзей. Дантон ее не подписывал, не подписывал и Робеспьер.
– Камиль Демулен подписал.
– Мы ему не указчики.
– Робеспьер и Дантон не станут подписывать петицию только потому, что ее составил Марат, – сказала она. – Вы безнадежно разобщены. Думаете, что можете нас напугать. Но вы не сможете вышвырнуть нас из Конвента – у вас не хватит ни влияния, ни голосов.
Фабр посмотрел на них сквозь лорнет.
– Вам нравится мой сюртук? – спросил он. – Новый английский фасон.
– Вы никогда своего не добьетесь, за вами никто не стоит. Дантон и Робеспьер боятся, что Эбер украдет их популярность, Эбер и Марат боятся Жака Ру и уличных агитаторов. Вы страшитесь утратить влияние и ваше положение во главе революции – поэтому вы отбросили всякие приличия. Якобинцами управляет галерея для публики, а вы им платите. Но осторожнее – этот город безграмотных оборванцев, которым вы потакаете, еще не вся Франция.
– Ваша горячность меня изумляет, – сказал Фабр.
– В Конвенте хватает достойных людей из провинции, и вам, парижским депутатам, их не запугать. Этот ваш трибунал и отмена неприкосновенности еще обернутся против вас. У нас есть планы насчет Марата.
– Понимаю, – сказал Фабр. – А вам не кажется, что все могло сложиться иначе? Будь вы чуть добрее к Дантону, вместо того чтобы отпускать неуместные замечания о том, насколько неприятно вам было бы вступить с ним в интимную связь. Он отличный малый, с ним можно договориться, и он ничуть не кровожаден. Правда, сегодня, пережив утраты, он уже не так сговорчив, как раньше.
– Ни о какой сделке не может быть и речи! – выпалила она. – Мы не станем договариваться с теми, кто устроил сентябрьскую резню.
– Печально, – с нажимом промолвил Фабр. – Ибо, если до сих пор речь шла о компромиссах, более или менее приемлемых, способности подстроиться, возможности заработать (чего кривить душой?) немного денег, то теперь все очень серьезно.
– Давно пора, – сказала она.
– Что ж, – он встал, – могу я передать кому-нибудь ваши наилучшие пожелания?
– Не стоит утруждаться.
– Вы часто видитесь с гражданином Бриссо?
– Гражданин Бриссо, – ответила она, – вершит свою собственную революцию, а равно и гражданин Верньо. У них свои сторонники, свои друзья, и чудовищно глупо и нечестно валить нас в одну кучу.
– Боюсь, этого не избежать. Я хочу сказать, если вы видитесь, обмениваетесь мнениями, одинаково голосуете, пусть и непреднамеренно, для человека со стороны вы своего рода фракция. Так подумают судьи.
– На том же основании вас следует судить вместе с Маратом, – сказал Бюзо. – Вы мелкий недоносок, гражданин Фабр. Чтобы судить кого-то, сначала нужно предъявить обвинение.
– Не будьте так уверены, – пробормотал Фабр.
На лестнице он встретил Ролана, который собирался составить петицию – восьмую или девятую по счету – о ревизии счетов министерства Дантона. Выглядел он неопрятно, от него пахло лечебными травами. Ролан старательно прятал взгляд, глаза потускнели и угасли.
– Ваш трибунал был ошибкой, – сказал он Фабру без экивоков. – Мы вступаем во времена террора.
Бриссо. Читает, пишет, носится с места на место, собирается с мыслями, оделяет своим расположением; вносит поправку, обращается к комитету, набрасывает записку. Бриссо со своими сторонниками, своей фракцией, своими помощниками и порученцами, секретарями и гонцами, мальчиками на побегушках, издателями, клакерами. Бриссо со своими генералами и министрами.
Да, черт возьми, кто он такой? Сын кондитера.
Бриссо: поэт, деловой человек, советник Джорджа Вашингтона.
