– Довольно, – сказал Марат, – просто меня беспокоят санкюлоты.
– Некто Жак Ру, священник, это ведь не настоящее имя?
– Нет. А вас не интересует, настоящее ли имя Марат?
– Какая разница, не правда ли?
– Никакой. Но идиоты вроде Ру сбивают народ с толку. Вместо того чтобы думать об очищении революции, он подстрекает их грабить бакалейные лавки.
– Всегда находятся люди, которые строят из себя защитников угнетенных, – сказал Камиль. – Не понимаю, какой в этом смысл. Бедняки остаются бедняками. Однако тех, кто думает, будто в силах это изменить, почитают потомки.
– Вы правы. Чего они не понимают, чего не хотят принять, так это что и в нынешнюю революцию, и во все последующие бедняков будут гнать перед собой, словно стадо. Где бы мы оказались в восемьдесят девятом, если бы ждали санкюлотов? Мы сделали революцию в кафе и вывели ее на улицы. А теперь Ру хочет столкнуть ее в канаву. И все они – Ру и ему подобные – агенты врага.
– Хотите сказать, они действуют умышленно?
– Какая разница, служат ли они интересам врага из злого умысла или потому что глупы? Но это так. Они разрушают революцию изнутри.
– Даже Эбер выступает против них. Люди называют их «бешеными». Ультрареволюционерами.
Марат сплюнул на пол. Камиль подпрыгнул.
– Они не ультрареволюционеры, они вообще не революционеры. Они атавизм. Их идеал улучшения общества – божество с небес, которое каждый день сбрасывает оттуда хлеб. Однако дураки вроде Эбера этого не понимают. Я не больше вашего расположен к Папаше Дюшену.
– Возможно, Эбер – тайный бриссотинец?
Марат кисло рассмеялся:
– Вы делаете успехи, Камиль. Полагаю, Эбер задел вашу честь – придет время, и вы получите его голову. Но пока до него дойдет очередь, падут многие. Давайте переживем Рождество, как говорят женщины, и тогда посмотрим, что можно сделать, дабы вернуть революцию на правильный путь. Понимают ли ваши хозяева, какими сокровищами мы обладаем? Вашей обворожительной улыбкой, моим острым кинжалом.
Эбер, или Папаша Дюшен, о Ролане:
Несколько дней назад делегация из полудюжины санкюлотов пришла к дому старого плута Ролана. И надо же такому случиться, только что подали обед… Наши санкюлоты идут по коридору и оказываются в вестибюле добродетельного Ролана. И не могут протиснуться сквозь толпу лакеев. Двадцать поваров несут нежнейшее фрикасе, покрикивая: «Прочь с дороги, дорогу главному блюду добродетельного Ролана». Другие несут закуски добродетельного Ролана, третьи – жаркое добродетельного Ролана, четвертые – гарнир добродетельного Ролана. «Чего вы хотите?» – спрашивает лакей добродетельного Ролана у депутации. «Мы хотим поговорить с добродетельным Роланом».
Лакей передает их просьбу, и добродетельный Ролан выходит к ним надутый, с полным ртом и салфеткой в руке.
«Вероятно, республика в опасности, – говорит он, – если я должен прервать свой обед в такой спешке»… Луве с его лицом из папье-маше и пустыми глазами бросает похотливые взгляды на жену добродетельного Ролана. Санкюлот пытается пройти через неосвещенную буфетную и переворачивает десерт добродетельного Ролана. При известии об этом жена добродетельного Ролана принимается рвать на себе парик.
– Эбер все глупеет, – заметила Люсиль. – Когда я вспоминаю пресловутую репу, которую подали Жорж-Жаку! – Она передала газету Камилю. – И санкюлоты этому поверят?
– Они верят каждому его слову. Они понятия не имеют, что Эбер держит карету. Они думают, что он и есть Папаша Дюшен, что он курит трубку и складывает печи.
– И некому их просветить?
– Мы с Эбером вроде как союзники. Коллеги. – Камиль качает головой. Он не рассказывает ей о своем разговоре с Маратом. Она не должна знать, что происходит у него в голове.
– Все-таки съезжаете? – спросил Морис Дюпле.
– А что мне остается? Она моя сестра, она считает, мы должны жить в собственном доме.
– Но этот дом ваш.
– Шарлотте этого не понять.
– Помяните мое слово, он вернется, – говорит мадам Дюпле.
Жирондист Кондорсе о Робеспьере:
Кого-то удивляет, почему столько женщин следуют за Робеспьером. Потому что французская революция – это религия, а Робеспьер – ее жрец. Очевидно, что вся его власть – на женской половине. Робеспьер проповедует, Робеспьер порицает… Он ничего на себя не тратит, у него нет телесных нужд. У Робеспьера одна миссия – говорить, и он говорит, не останавливаясь. Он разглагольствует у якобинцев, когда может привлечь там апостолов, и хранит молчание в тех случаях, когда может повредить своему авторитету… Он создал себе репутацию аскета, почти святого. За ним идут женщины и слабовольные, и он как должное принимает их поклонение.
Робеспьер. Мы прошли через две революции. В восемьдесят девятом году и в прошлом августе. Однако жизнь народа не изменилась.
Дантон. Ролан, Бриссо и Верньо – аристократы.
Робеспьер. Ну, если честно…
Дантон. Аристократы в нынешнем понимании. Революция – поле словесной битвы.
Робеспьер. Возможно, нам нужна другая революция.
Дантон. Хватит ходить вокруг да около.
Робеспьер. Согласен.
Дантон. А как быть с вашими терзаниями по поводу ценности человеческой жизни?
Робеспьер (без особенной надежды). Настоящие перемены невозможны без крови?
Дантон. Я не вижу другого способа.
Робеспьер. Пострадают невинные. Впрочем, возможно, невинных людей нет, это просто избитая фраза, которая сама слетает с языка.
Дантон. Что будем делать с заговорщиками?
Робеспьер. Им как раз придется пострадать.
Дантон. Но как признать их заговорщиками?
Робеспьер. Отдадим их под суд.
Дантон. Как поступить, если вы убеждены в их виновности, но у вас нет серьезных доказательств? Будучи патриотом, вы просто это знаете.
Робеспьер. Вам придется убедить в этом суд.
Дантон. А если не получится? Допустим, вы не сумеете предъявить свое главное доказательство, ибо оно составляет государственную тайну?
Робеспьер. Тогда, к несчастью, придется их отпустить.
Дантон. Да? А если бы австрияки были на пороге? И вы бы сдали им город из уважения к юридической процедуре?
Робеспьер. Значит… значит, придется изменить правила, доказать их вину иным способом. Или расширить толкование понятия «заговор».
Дантон. И вы на это пойдете?
Робеспьер. Разве это не малое зло, которое позволит не допустить большего? Обычно я не разделяю этой простой, очень удобной и такой ребяческой точки зрения, но я понимаю, что, если заговорщики победят, Франция будет уничтожена.
