С тех пор как Дантон оставил пост, это уже не его забота. Но остаются дела, которые не дают спокойно спать: требование суда над королем, глупость и неуживчивость бриссотинцев. Даже после «Робеспьерицида» он убеждает себя, что их намерения честны. Он не хотел ввязываться в эту борьбу, но его втянули.
Вскоре, возможно на следующий год, Дантон намерен покинуть Париж. Возможно, он себя обманывает, но его не оставляет надежда передать дела в руки других. Теперь, когда пруссаков выдворили, его сельским имениям ничто не угрожает. И у него дети: Антуан уверенно подрастает, Франсуа-Жорж – крепенький довольный малыш, не умрет. А будет еще один. В Арси Габриэль научится его понимать. Что бы он ни сделал, как бы ни различались их суждения, он ей предан. В деревне они снова заживут как обычные люди.
Это простое будущее он воображает, лишь когда чересчур много выпьет. Жаль, обычно рядом бывает Камиль, который развеивает его иллюзии, оставляя Дантона в слезах или в гневе на то, что ему не выпутаться из силков власти. Верит ли он в это будущее, когда трезв… Он едва ли понимает, зачем добивается Люсиль, учитывая, сколько от этого хлопот. Однако останавливаться не намерен…
– Я не люблю дворцы. Мне и дома хорошо.
Так говорит Габриэль. Кажется, это настроение овладевает всеми. Камиль старается держаться подальше от своих подчиненных – подчиненные отвечают ему тем же. Как говорит Дантон, у нас теперь хватает иных забот. И только Люсиль не до конца разделяет всеобщий настрой. Ей нравится спускаться по громадным дворцовым лестницам, осязаемому воплощению власти.
Впрочем, дома она хотя бы избавлена от общества Габриэль и Луизы Робер. В последние недели Луиза обратила свое неуемное воображение на их домашний уклад – и подумать только, что творится в голове у литераторов!
– Смотрите, – говорит Луиза, – какое заинтересованное и довольное выражение на лице у Камиля, когда Дантон лапает Люсиль в его присутствии! Почему бы вам троим не поселиться вместе, когда вы съедете из дворца? Разве не к этому все идет?
– А я, – сказал Фабр, – буду приходить к вам на завтрак.
– Меня тошнит, – сказала Люсиль, – от драмы, которую вы тут разыгрываете, герой влюблен в жену лучшего друга, какая трагедия, как страшно быть человеком. Трагедия, говорите? Лучше бы стерли с лица эти гнусные ухмылки.
Да-да, все до единого, не исключая Дантона. К счастью, при этих излияниях одаренной романистки не присутствовала Габриэль. В прошлом Габриэль была добра к Люсиль, сейчас с ее лица не сходит угрюмая гримаса. С последней беременностью она сильно раздалась, двигается медленно, говорит, что ей трудно дышать, что город ее душит. К счастью, родители Габриэль продали дом в Фонтене и переехали в Севр, прикупив два участка в лесистой местности. Они поселились в одном доме, другой предназначен для дочери и зятя. Шарпантье никогда не нуждались в деньгах, но, возможно, участки куплены на средства Жорж-Жака, который не хотел афишировать свои вложения.
Теперь, думает Люсиль, у Габриэль есть куда сбежать, но она продолжает сидеть в квартире на улице Кордельеров, спокойно и молчаливо, в сосредоточенной позе женщины на сносях. Иногда плачет, и тогда девчонка Луиза Жели прибегает похлюпать носом вместе с ней. Габриэль оплакивает свой брак, свою душу и своего короля. Луиза, очевидно, оплакивает сломанную куклу или сбежавшего котенка. Я этого не вынесу, думает Люсиль, уж лучше водиться с мужчинами.
Фрерон вернулся из Меца. По его нынешним статьям никто не заподозрит, что когда-то Кролик был приличным человеком. Писал он всегда неплохо – это у него в крови, но со временем его суждения стали жестче, словно журналистика – своего рода состязание и ему непременно нужно стать первым. Порой его статьи было трудно отличить от статей Марата. Несмотря на эту новую свирепость, прочие обожатели Люсиль ничуть Фрерона не опасались. Хотя однажды Люсиль совершенно серьезно спросила его: «Вы останетесь? На случай, если когда-нибудь мне понадобитесь?» Фрерон ответил, что готов ждать вечно, что-то в таком духе. Увы, с каждой неделей он все увереннее приобретал статус старого друга семьи. В выходные гостил в Бур-ла-Републик, ходил за Люсиль по пятам, пытался застать ее в одиночестве. Бедный Кролик. Шансов у него не было.
Иногда было трудно поверить, что где-то на свете живут мадам Фрерон и мадам Эро де Сешель.
Эро заходил по вечерам, когда заседали якобинцы. Он называл их занудами. На самом деле Эро обожал политику, но сомневался, что политика по душе Люсиль, и хотел к ней подольститься.
– Они обсуждают экономический контроль и как утихомирить этих нелепых агитаторов-санкюлотов с их бесконечным нытьем про подорожание хлеба и свечей. Эбер не знает, высмеивать их или сажать в тюрьму.
– Эбер стал заметной фигурой, – любезно замечала Люсиль, и он говорил:
– Да, в Коммуне Эбер и Шометт сила, – и осекался, чувствуя, что его снова занесло не туда.
Эро был другом Дантона, сидел вместе с Горой, при этом оставаясь аристократом до мозга костей.
– Дело не в речи, не в манере, вы мыслите, как законченный аристократ, – говорила ему Люсиль.
– Нет, нет и еще раз нет. Ничего подобного. Я мыслю современно и в истинно республиканском духе.
– Возьмем ваши чувства ко мне. Вы никак не выбросите из головы, что до революции, стоило бы вам только глянуть в мою сторону, я бы тут же с притворным обожанием упала на спину? А если нет, то моя семья живо сбила бы меня с ног самым что ни на есть непритворным пинком. И так тогда рассуждали все женщины.
– Если это правда, а это несомненно правда, то как это влияет на нашу нынешнюю ситуацию? – (Он думает, женщины не меняются.) – Я не утверждаю, что имею на вас исключительные права, я просто хочу привнести в вашу жизнь немного удовольствий.
Она приложила руки к груди:
– Какой альтруизм!
– Дорогая Люсиль, худшее, что сотворил с вами ваш муж, это научил вас сарказму.
– Я всегда была склонна к сарказму.
– Верится с трудом. Камиль манипулирует людьми.
– Я тоже.
– Он делает вид, что безвреден, что его можно сбить с ног легким тычком. Сен-Жюст, которого я, по правде сказать, недолюбливаю…
– О, смените тему. Я не люблю Сен-Жюста.
– Интересно, почему?
– Мне не нравится его политика. И он меня пугает.
– Но он проводит политику Робеспьера, а значит, и вашего мужа, и Дантона.
– Давайте рассуждать. Главная цель Сен-Жюста – улучшить человеческий род в соответствии с планом, который есть у него в голове и который, позвольте заметить, он едва ли способен выразить словами. Вы не можете обвинить Камиля и Жорж-Жака в том, что они пытаются улучшить людей. На деле они действуют в противоположном направлении.
Эро задумался:
– А ведь вы не глупы, не правда ли, Люсиль?
– Была когда-то. Но видите ли, с годами ум стирается.
