Ей передавали слова Дантона: якобы она годами наставляла мужу рога – если не в физическом смысле, то во всех прочих. Разве способен он вообразить, разве способен оценить тихие радости возвышенных отношений между добродетельной женщиной и благородным мужчиной? О нем самом можно было думать лишь в грубом физическом контексте. Манон видела его жену – став министром, Дантон однажды привел ее в Школу верховой езды посидеть на галерее для публики и послушать, как он распекает депутатов. Типаж вечно беременной простушки, не способной думать ни о чем, кроме детской кашицы. Тем не менее она тоже женщина: как она терпит, заметила Манон вслух, когда этот жирный негодяй наваливается на нее сверху?
Замечание вышло неосторожное, оно выдало глубину отвращения, которое она питала к этому человеку. Назавтра ее фразу повторял весь город. При мысли об этом Манон бросало в краску.
Пришел гражданин Фабр д’Эглантин. Он сидел, скрестив ноги и сцепив пальцы.
– Итак, дорогуша, – промолвил он.
Манон возмутила его отвратительная фамильярность. Этот легкомысленный человечишко, якшавшийся с женщинами, которых приличные люди не пустят на порог, этот манерный тип, привыкший злословить за глаза, – его прислали за ней наблюдать.
– По словам гражданина Камиля, – сообщил ей Фабр, – ваше ставшее знаменитым высказывание свидетельствует, что вы сами неравнодушны к министру, о чем он всегда подозревал.
– Не представляю, как он может судить о моих чувствах, если мы ни разу не встречались.
– А кстати, почему вы отказываетесь с ним познакомиться?
– Нам нечего друг другу сказать.
Она видела в Школе верховой езды жену Камиля Демулена, которая сидела на галерее среди якобинцев. Дама выглядела уступчивой и, говорят, не раз уступала Дантону. Ходили слухи, что Камиль им потворствует или и того хуже… Фабр заметил, как Манон дернула головой, словно прогоняя некое знание. Ум женщины все равно что выгребная яма, подумал он, даже мы никогда не обсуждаем на публике постельные обыкновения коллег.
Манон спрашивала себя: чего ради я терплю этого человека? Если Дантону нужно что-то мне передать, неужели нельзя было выбрать другого посредника? Очевидно, нет. Несмотря на кажущуюся открытость, Дантон мало кому доверяет.
Фабр смотрел на нее с насмешкой.
– Вам же хуже, – сказал он. – У вас создалось о нем неверное впечатление. Камиль понравился бы вам куда больше меня. Кстати, он полагает, что женщинам следует дать право голоса.
Она покачала головой:
– С этим я никак не могу согласиться. Большинство женщин ничего не смыслят в политике. Они не рассуждают… – она вспомнила жену Дантона, – и неспособны созидательно мыслить. Они пойдут на поводу у мужей.
– Или любовников.
– Возможно, в тех кругах, где вращаетесь вы, это и так.
– Я передам Камилю ваши слова.
– Незачем. Я не испытываю желания вступать с ним в спор ни лично, ни через посредника.
– Он придет в отчаяние, узнав, что пал в ваших глазах еще ниже.
– Вы надо мной смеетесь? – резко спросила Манон.
Фабр поднял бровь, как делал всегда, провоцируя ее гнев. День за днем он наблюдал за ней, коллекционируя ее прихоти и ужимки.
Итак, осмотрительность. А еще честность, и в этом вопросе Франсуа-Леонар разделял ее взгляды.
– Мы оба несвободны, и я понимаю, что это невозможно… для вас, во всяком случае… преступить принесенные клятвы…
Но что делать, если это так правильно, вскричала она. Инстинкт подсказывает мне, что это не может быть дурно.
– Инстинкт? – Бюзо поднял глаза. – Манон, это звучит подозрительно. Вы же понимаете, у нас нет права на счастье… или нам следует хорошенько поразмыслить о его природе… У нас нет права наслаждаться за счет других. – (Ее пальцы медлили на его плече, но на лице было написано недоверие, была написана… алчность.) – Манон, вы читали Цицерона? Его рассуждение о долге?
Читала ли она Цицерона? Помнит ли она о долге?
– О да, – простонала Манон, – конечно читала. И я ценю наши обязательства и понимаю, что нельзя быть счастливой за счет других. Вы же не думаете, что эта мысль не приходила мне в голову?
Бюзо выглядел смущенным:
– Я вас недооценил.
– Если в чем-то меня и можно обвинить, – она помедлила, чтобы дать ему возможность вежливо возразить, – так это в прямоте. Я ненавижу лицемерие, не выношу обходительности в ущерб честности. Я должна поговорить с Роланом.
– Поговорить? О чем?
Хороший вопрос. Между ними ничего не было – в том смысле, который только и волнует Дантона и его дружков. (Она представила маленькие грудки Люсиль Демулен, расплющенные под пальцами Дантона.) Только его опрометчивое признание, только ее опрометчивый ответ, однако с тех пор он не смел дотронуться до нее, не смел коснуться ее руки.
– Дорогой мой, – ее голос упал, – я говорю о том, что лежит за пределами мира физического. Вы правы, в физическом смысле мы не можем идти на поводу у наших чувств. И разумеется, я должна поддерживать Ролана во времена кризиса, я его жена и не могу его бросить. И все же нельзя оставлять его в неведении. Таков мой характер, вы должны понять.
Он поднял глаза, нахмурился:
– Но, Манон, вам не в чем признаваться мужу. Ничего же не было. Мы просто поговорили о наших чувствах…
– Вот именно, о чувствах! Ролан никогда не заговаривал со мной о чувствах, но я уважаю его и верю, они у него есть, должны быть, чувства есть у каждого. Я обязана сказать ему правду. Я встретила человека, мы созданы друг для друга, наши обстоятельства такие-то и такие-то. Я не назову его имени, между нами ничего не было и не будет, я сохраню вам верность. Он поймет меня, поймет, что мое сердце принадлежит другому.
Бюзо опустил глаза:
– Вы непреклонны, Манон. Есть ли на свете женщина, подобная вам?
Вряд ли, подумала она.
– Я не предам Ролана. Я его не оставлю. Вам может показаться, что мое тело создано для наслаждений, но что такое наслаждения?
Она все еще думала о руках Бюзо – довольно сильных для такого изящно сложенного мужчины. Ее груди – не чета маленьким грудкам жены Демулена; они выкормили дитя, они достойны уважения.
– Вы полагаете, разумно будет ему рассказать? Рассказать вашему мужу? – спросил Бюзо, думая про себя: Господи, спаси. – Полагаете, в этом есть какой-то смысл?
Бюзо чувствовал, что совершил ошибку. Впрочем, что поделать, ему не хватило опыта. В подобных делах Бюзо был девственником, а его супруга, на которой он женился ради денег, была стара и некрасива.
– Да, да, да! – сказал Фабр. – Определенно у нее кто-то есть. Как приятно, что другие ничуть не лучше тебя.
– Не Луве?
– Нет. Может быть, Барбару?
