Существует заговор, говорил Робеспьер, цель которого – посадить на французский трон герцога Брауншвейгского. Может показаться невероятным (он оглядел комнату, однако никто не посмел изобразить на лице недоверие), но главнокомандующий союзников действительно лелеет такие планы, а французы его поддерживают. Он назвал Бриссо.
Первым в его поддержку высказался Бийо-Варенн, бывший секретарь Дантона. Точнее сказать, проскулил, подумал Макс, он не любил Бийо, который утверждал, будто обладает редким качеством – способен вычислить заговорщика, заглянув ему в глаза.
Должностные лица Коммуны выписали ордера на немедленный арест Бриссо и Ролана. Робеспьер отправился домой.
Элеонора Дюпле перехватила его, когда он пересекал двор.
– Это правда, что всех, кто сидит в тюрьме, убивают?
– Не знаю, – ответил он.
В ужасе:
– Но вы должны знать! Они не стали бы ничего делать, не спросив у вас!
Он притянул ее к себе, не от нежных чувств, просто хотел изменить выражение ее лица.
– Допустим, это так, моя дорогая Элеонора, моя дорогая Корнелия. Стали бы вы плакать? Подумайте о тех, кого австрияки убивают, выгоняют из домов, чей кров сожгли. Над кем вы будете проливать слезы?
– Я никогда в вас не сомневалась, – сказала она. – Вы не можете ошибаться.
– Так над кем бы вы будете проливать слезы? – Он ответил сам себе: – Думаю, над всеми.
Дантон без стеснения рылся в бумагах на столе прокурора. Какая разница, все равно ему одному со всем разбираться.
Найдя два ордера, Дантон поднял их и снова уронил на стол. Он стоял и смотрел на бумаги, и, когда разум медленно осознал увиденное, его затрясло от макушки до пят, как в то утро, когда ему сказали о смерти первенца. Кто был в Коммуне весь день? Робеспьер. Чье слово для них закон? Его и Робеспьера. Кому мы обязаны этими ордерами? Робеспьеру. Можно, конечно, затребовать протокол, прочесть и понять, какие именно слова стали причиной, определить степень вины. Но без Робеспьера Коммуна никогда бы на такое не решилась. Это так же очевидно, как и то, что, если Ролана и Бриссо арестуют, они не переживут эту ночь. Нужно что-то делать, я должен что-то предпринять, сказал он себе.
Луве, хрупкий романист, преданный друг Манон Ролан, коснулся его локтя.
– Дантон, – промолвил он, – Робеспьер обвинил Бриссо…
– Вижу. – Он поднял ордера, ткнул их Луве под нос, и его голос взвился от ярости: – Иисусе, как вы могли быть такими глупцами? Как я мог?
Свернув ордера, Дантон сунул их во внутренний карман сюртука.
– Этому коротышке придется свалить меня с ног, чтобы их забрать.
Кровь бросилась в лицо Луве.
– Это объявление войны, – сказал он. – Либо мы убьем Робеспьера, либо он нас.
– Не просите меня вас спасать. – Дантон толкнул Луве так, что тот отлетел на другой конец комнаты. – Мне пора думать о собственной шкуре и о чертовых немцах.
Петион поднял ордера и, как раньше Дантон, уронил их на стол.
– Это затея Робеспьера?
Так, повторил он, так-так.
– Дантон, он знает? Он может знать? Что их убьют?
– Конечно знает. – Дантон сел и закрыл лицо руками. – К завтрашнему утру у нас не было бы правительства. Только Господу ведомо, какую выгоду он надеялся из этого извлечь. Сошел ли он с ума после того, как я видел его вчера, или все было просчитано – и в этом случае он дает нам понять, что представляет собой власть, а значит, с восемьдесят девятого года он лгал, не прямо, но косвенно… Петион, что из этого правда?
Казалось, Петион говорит сам с собой, со своим растущим страхом:
– Я думаю… он лучше большинства из нас, да, определенно, но под давлением обстоятельств…
Он запнулся. Его самого называли другом Бриссо, несмотря на давнюю антипатию. С десятого августа бриссотинцев в правительстве терпели. Подразумевалось, что именно они пригласили Дантона – на самом деле именно он вернул им посты, и он проводил свою волю на каждом заседании, развалившись в огромном кресле, которое некогда занимала рыхлая фигура Капета.
– Дантон, – спросил Петион, – требует ли Робеспьер и моей смерти?
Дантон пожал плечами – откуда ему было знать. Петион отвел глаза, как будто стыдясь собственных мыслей:
– Сегодня утром Манон сказала: «Робеспьер и Дантон занесли над нами большой нож».
– И что вы ответили этой милой даме?
– Мы сказали: гражданка, да кто такой этот Робеспьер, какой-то мелкий чиновник.
Дантон встал:
– Я вам не угрожаю. Передайте ей это. Но это не значит, что ножа нет. И я не собираюсь подставлять под него свою шею.
– Не понимаю, чем мы это заслужили, – сказал Петион.
– А я понимаю. С точки зрения Робеспьера. Вы так долго думали только о собственной политической выгоде, что забыли, для чего вам дана власть. Я не стану вас защищать – на публике. Камиль уже несколько месяцев твердит мне о Бриссо. И Марат, в своем духе. И Робеспьер… он тоже говорил. Мы считали, он только на разговоры и способен.
– Робеспьер наверняка узнает, что вы отменили его решение.
– Робеспьер не диктатор.
Приятное лицо Петиона перекосилось от страха.
– Будет ли он благодарен вам, если вы спасете его от последствий необдуманного поступка? Вспышки гнева?
– Гнева? У него не бывает вспышек гнева. Я напрасно сказал, что он повредился рассудком. Можете на полвека запереть его в подземелье, и он выйдет оттуда с ясным разумом. Все, что ему нужно, у него в голове. – Дантон протянул руку и похлопал Петиона по плечу. – Держу пари, он проживет дольше нас с вами.
Когда Дантон пришел домой, грузный в своем алом сюртуке, жена обратила к нему затравленный взгляд. Увернувшись от его объятий, она обхватила живот, словно пытаясь прикрыть ребенка, которого носила.
– Габриэль, – сказал он, – если бы ты знала. Знала бы ты, скольких я спас.
– Убирайся, – ответила она. – Мне противно находиться с тобой в одной комнате.
Он позвонил служанке.
– Позаботьтесь о ней, – велел он.
Дантон в ярости зашагал к Демуленам и застал там одну Люсиль, которая сидела, держа на коленях кошку. На площадь Пик переехали все: младенец, кошка, фортепьяно.
– Я искал Камиля, – начал он. – Хотя теперь это не важно.
Он упал на колени рядом с ее креслом. Одним ловким прыжком кошка перескочила на подлокотник. Я сам видел, как эта кошка, мурлыча, приближалась к Робеспьеру, подумал Дантон: животные ничего не смыслят в людях.
Люсиль протянула изящную руку, коснулась его щеки, погладила лоб, так нежно, что Дантон почти не почувствовал ее прикосновения.
